Издали послышался голос Эстер Марии:

- Джентльмены, компаньеро, обед подан! Мы ждем. Идите!

Рамиро молча поднялся с земли. "Да, прежде всего надо уметь видеть! И во всем разбираться. Ложное не принимать на веру. Хитрецов и мерзавцев просвечивать насквозь и не давать им резвиться! Человек податлив, его так легко обмануть. Доверчив и прет туда, куда ему совсем не надо", - думал он.

После обеда Рамиро просмотрел свежие экземпляры газет "Гранма" и "Хувентуд Ребельде". Ему дали понять: необходимо их читать каждый день. Рамиро удивился самому себе, когда почувствовал, что втянулся и уже ощущал потребность в ежедневном чтении.

Отложив газеты, он выбрал место поудобнее и растянулся на траве, пережидая, когда немного спадет полуденный зной. Лежа на спине, закинув руки за голову и слегка прикрыв глаза, он вспоминал мать и Марту... Сердце заныло: многое еще было неясным. И совсем не ясно, увидит ли он когда-либо Марту. Последние события необъяснимо сблизили Рамиро с ней. Расстались они перед его отъездом на Кубу как-то по-дурацки. Марта, своей женской интуицией предчувствуя разлуку, пообещала ждать его. А он, он ничего не ответил ей на это, за что сейчас ругал себя последними словами,

Когда другие рубщики потянулись каждый к своему участку, Рамиро с облегчением вздохнул и вскочил на ноги. На делянке девушки трудились, не разгибая спин. Ближе к вечеру - солнце уже клонилось к горизонту - за спинами работавших послышался громкий голос:

- Как сегодня у вас дела? Вчера вы вышли на первое место. Думаю, и сегодня будет арроб1 двести.

1 Мера веса, рапная 11,5 кг.

- А лучшие дают триста и больше, - буркнул Рамиро, узнав голос Педро Родригеса, который вот уже три дня как навещал его под видом корреспондента из столичного журнала.

- То, Луис Гарсия, профессиональные рубщики, а вы добровольцы. Погрузчики утверждают, что ваш тростник к тому же самый чистый. Значит, и самый сладкий...

- Я твердо знаю, мы должны давать двести пятьдесят! - не принял шутки Рамиро. - Девочки вот только... им бы еще одну. Тогда можно было бы говорить...

- Ну, хорошо! Голос прессы праведный. Думаю, к нему прислушаются. А пока, может, перед этим подвигом стоит отдышаться? - предложил Родригес. И вы, девочки, отдохните, а потом еще часок, и... Норму-то сегодня уже перевыполнили. Посидите, а я тут побеседую с лучшиим рубщиком района. Он и сегодня обошел своего приятеля-поэта.

Родригес увел Рамиро к ручью. Оба разулись и опустили ноги в прохладную воду. Ветвистое дерево гуаябы, на котором уже созревали плоды, давало густую тень.

- На заводе все в порядке! Там ни у кого никаких подозрений. - Педро увидел ползущую в двух шагах гусеницу и стал швырять в нее камешки. - Все считают, что тебя отправили на сафру в порядке дисциплинарного взыскания. О настоящей причине никто не догадывается. Ревизия, которую мы специально провели, конечно, не выявила недостатков, а на днях на общем собрании за тебя вступились рабочие. Мы на глазах у всех возвратили заводу инструмент, было признано, что "хищение" произошло до тебя. С этой стороны, как видишь, все ока1. И здесь тобой довольны...

1 От английского о'кей".

- Да чего такого я тут сделал? - Рамиро знал, что он отличился, и ему доставляло удовольствие немного порисоваться.

- Ладно уж! - снисходительно заметил Родригес, отметив про себя: если его друг гордится содеянным, значит, сознает, что общественно полезный труд есть надежный метод воспитания. - Помалкивай! Ты потрудился на славу! Доказал, что все понимаешь правильно.

- Знаешь, Педро, вчера срубил двести с хвостиком. Устал так, что сел под эту самую гуаябу, прислонился к стволу... Девушки закончили и ушли, а я - как провалился... Приснилось, что лечу над горами, вместо рук - крылья. Так стремительно, но плавно, и слышу голос любимой, она ведь осталась в Майами. Я тебе еще об этом не рассказывал. Ясно так слышу ее голос! Проснулся, уже темно. Заря, должно быть, только угасла. Сердце стучит, а над головой синсонте поет. Надо было спешить. Могли забеспокоиться, что меня нет. Точно, думаю, спохватились.

- Да! Так оно и было. Хотели уже искать. Все могло случиться. Однако кто-то сказал, что видел тебя спящим у ручья.

- Спал так крепко, что проснулся весь в поту. Вот синсонте выручил, успокоил. Педро, даю слово, никогда такого не слышал. Что мне эта птаха раньше? Для влюбленных. А тут сидел не шелохнувшись... Мать вспомнил... Капитану Родригесу показалось, что голос Рамиро задрожал. - Я в грозу под дождь выбежал из дома, а рядом только что молния ствол каобы пополам расколола... Помню мамино лицо и теплоту груди. Это первое воспоминание в жизни, навсегда запомнилось. Мать несла меня на руках... А эта птица пела, и на душе стало так, как только бывало в детстве, рядом с мамой, И мне показалось, что я и синсонте и есть смысл всего... Я... птица... земля... Педро, моя земля! Ты должен помнить, как о нашей земле говорил падре Селестино. Где он сейчас? Ты его не встречал?

- О нем поговорим как-нибудь в другой раз. А тебе можно позавидовать!

- Да, Педро, это, наверное, и есть счастье, когда такое к тебе приходит...

- Кто как считает. Но то, что ты ощутил, как хорошо ни рассказывай, другому, не испытавшему то же самое, не понять. Я рад за тебя, Рамиро! Вижу, я не ошибся. Пошли, а то девочкам будет трудно снова браться за работу. Сегодня вечером - тебе разрешат отлучиться - приходи в правление сахарного завода, там еще поговорим.

После ужина, когда застрекотали цикады и заквакали кругом лягушки, Рамиро попросил разрешения у бригадира прогуляться до сентраля. К правлению завода он шагал, уже не замечая усталости, которая ощущалась во время ужина. Над головой ярко сверкали звезды, щедро усыпавшие черное бархатное небо. Он предчувствовал, что предстоит серьезный разговор, но не желал к нему готовиться. "Как получится! Я чист! Давно не дышалось так легко", говорил он себе.

Они остались вдвоем - управляющий, молодой парень, переговорив по телефону с Гаваной, попрощался и ушел, и Родригес приступил к делу.

- Вот бумага и ручка, Рамиро. Последнее слово за тобой! Но, если хочешь, подумай еще. Время есть. Мы тебе верим, но дело опасное. Не хотим неволить...