Фиг-ня.

«Мы больше не увидимся, — думал мальчик. — Сейчас она закончит рассказывать, слезет с тахты, оденется и уйдет». Эта простая мысль закручивалась вокруг пылающей головы бесконечной лентой Мебиуса, и невозможно было понять, где здесь начало, где конец. «Оденется, уйдет… — думал мальчик. — Уйдет, и мы больше не увидимся…»

Он плохо слушал. Он сжимался от рвущих пустоту взрывов голоса, цеплялся за подушку, чтобы его не унесло безудержным вихрем чужой страсти, и ждал. Затем вдруг выяснилось, что вокруг него уже тихо.

— Ты тогда, в подъезде, плакала совсем не из-за того, что дежурного убила? — спросил он, пытаясь стряхнуть сдавившее голову кольцо. — Ты, наверное, из-за майора расстроилась?

— Я плакала? — женщина вздохнула. — Может, расстроилась, а может, обрадовалась… Я не помню, Сашуля.

Кольцо окрепло. Сдавило лоб, виски, затылок. Они больше не увидятся. Сейчас женщина уйдет. Исчезнет, проглоченная ненавистным каменным монстром, растворится в кишащем людьми пространстве, смешается с выхлопными газами, а здесь останется только эхо ее голоса, только запах ее волос и жар ее прикосновений. Несправедливо. Боже, как несправедливо, подло…

Он заплакал. Сегодня всем полагалось умыть слезами лицо, потому что праздник, потому что весна.

— Не надо, — проговорила она с болью. — Ты ведь мужчина, правда? Вы у меня с Игорем оба мужчины, единственные мои, родные… Не надо, а то я опять расклеюсь…

Это была Жанна. Все очень просто. Жанна, Жанна, Жанна! А он — кто ей?

— Не уходи, — простонал Александр. — Зачем сдаваться?

— Чтобы срок меньше дали, — соврала она.

— Да тебя вообще не найдут! Трупа уже нет, дядя Павел помог, он сейчас как раз наверху, у Бэлы…

— Сдох бы он со своей помощью, — рубанула Жанна, теперь искренне. — Неужели ты не понимаешь, что Игорь из-за меня может инвалидом стать? А самой бросаться под колеса — как-то смешно, как-то слишком уж… Нет, я должна.

Александр слабо забился в ее объятиях:

— Тогда я брошусь куда-нибудь! Прямо сейчас, вот и все!

— Почему, маленький мой? Ну, что такое, зачем плакать?

— Я не маленький! — выплеснул он очередную порцию влаги. — Я не хочу, чтобы мы больше не увиделись! Когда я вырасту, я не хуже Игоря буду, честное слово, вот увидишь!

Она выпустила его из рук. Тяжело, молча поднялась, перелезла на край тахты и села, спустив ноги.

— Гадина! — крикнул он. — Тогда уходи, если очень хочешь, а я тебя все равно ждать буду!

— Надо же… — сказала она, внимательно разглядывая свои ладони. — Дура слепая.

— Пусть тебя даже в тюрьму засадят, я все равно… — он прошептал, — все равно, понятно тебе?..

Звук предательски кончился.

Она повернула корпус и склонилась над ним — близко-близко, закрыв окружающий мир волосами. Сумасшедше близко! Она поцеловала его в страдающие губы, обдав жареной картошкой и еще чем-то глубинным, незнакомым, сладким.

— Что же нам делать? — спросила она непонятно кого.

Ответа не было. Паузы торжествовали.

— Подожди, ты говоришь, Павла сейчас дома нет? — Она вновь сладко дохнула ему в лицо и решительно распрямилась. — Все, придумала! — и сразу оказалась на ногах. — Пошли скорей, время теряем!

— Куда?

— Для начала в коридор.

Она потянула его за руку, и он принялся покорно вставать, сражаясь с парализованными мышцами, не чувствуя ничего, кроме своих разбуженных Жанной губ.

Можно было бы, например, закончить так: Игорь Жанну быстро простил, и они уехали в неизвестном направлении — из-под носа у милиции. Здорово, йес? Вдвоем-то легче спасаться. В крайнем случае, если обязательно нужно, чтобы он Жанну разлюбил, ну просто поругался бы с ней, обозвал по-нехорошему! Жанна, само собой, тоже обиделась бы, хлопнула дверью, и тогда бы я, когда вырос, сразу на ней женился…

Нет, ничего не получится. Она сказала: «Все это не по-настоящему». Так и есть, как ни крути.

Ведь она Игоря еще больше любит, чем раньше. Кто я для нее? Как был братом жениха, так и останусь. Хоть не вырастай, честное слово. А вот будет ли ее Игорь любить? Разве поймешь его, такого… Но какую ерунду я Жанне наговорил! Ой, как стыдно. Маленький, он и есть маленький. Ой, позор…

Спокойно, все это придумано. Понарошку, как договорились. Моего отца звали Юрий, но он убит. Жалко было в самом начале убивать какого-нибудь хорошего человека, да? А труп нужен, без трупа никак, понимаю. Тем более, останься дядя Юра жив, пришлось бы с ним возиться дальше, то есть не очень приятным делом заниматься. В общем, правильно… Что теперь будет с Бэлой, плевать. Наверное, процветать будет. Или, наоборот, постепенно зачахнет без помощи дяди Павла, тот ведь на дно ляжет, затихарится… Ни убитого дежурного, ни убитого майора не найдут, это ясно. Правда, коллега майора гнался за фургоном, но, скорее всего, не догнал. Предположим, что не догнал — для удобства… На кафедре стрельба была, и драка — это портит картинку. Нет, про Игоря с Жанной ничего не докажут, иначе не интересно. И вообще, никакого отношения к «Убийству в кабинете проректора» или к «Кошмару на Обводном канале» они не имеют, запомни, кобра толстая!..

Крутой сюжет, не забыть бы.

Если Жанну засадят, все кончится. В тюряге ее либо обломают, либо прирежут. А ее засадят, сволочи, никуда она от них не денется. Все кончилось, кончилось, кончилось… Если отнестись к этому, как писатель, станет легче, да?

Мне легче. Пусть мальчику будет легче.

Лишь бы Игорь не умер в больнице. Если он умрет, то я… я не знаю, что тогда сделаю! Я писателем тогда не буду. Точно. Пусть они сгниют у меня в голове — дурацкие «действия», «сцены», «монологи»!

Почему мне никто не отвечает?

Хотя, стоп, опять меня кто-то целует. Что? В чем дело? Не, ничего особенного, все в порядке, просто я идейку хорошую нашел — будто трое перепуганных детишек из какой-нибудь повести сообразили, что они кем-то придуманы, им сразу стало легче, и все кончилось. Записать бы…

— В чем дело? — встревожено спросила Жанна. — Не заболел?

Она еще раз поцеловала его в лоб. Температура не выше, чем у нее. Мальчик, вероятно, здоров.

— Бормочешь, не откликаешься… — объяснила она и открыла дверь в комнату к дяде Павле. — Заходим, пока не видят.

— Да, — хрипло согласился он. — А зачем?

Они вошли.

— Вот зачем, — сказала Жанна, достав нечто из кармана.

— Чего это?

— Пленка, которую я в мусорном баке откопала.

Действительно, она держала в руках аккуратно смотанную катушечку видеопленки.

— Повезло, кассету я разбила, бобинки тоже, а ее — так бросила. Она, правда, вся спутанная была, пришлось «бороду» распутывать. Вот, руки теперь воняют…

— Это что, та самая? — испугался Александр.

— Смягчающее обстоятельство, — улыбнулась Жанна. — Скажу, он меня шантажировал, собирался Игорю эту запись показать… — Она опять была спокойна, абсолютно спокойна. — Вообще-то, Сашуля, я еще не решила, надо ли в милицию старую запись отдавать. Наверное, им новой хватит. На самом деле лучшее смягчающее обстоятельство — это Игорь. Если уж он из-за паршивого телефонного разговора так распсиховался, что… что…

Абсолютно спокойна. Мертвенно белая, с пустыми глазами, с искусанной губой.

— А может, я специально ее из вони вытаскивала, чтобы тебе все это сейчас показать, — добавила она, не переставая бессмысленно улыбаться. — Где тут кассеты лежат?

— Вон, на стеллаже, — махнул Александр рукой. — А зачем ты…

— Как магнитофон включается? Не сломать бы.

— А зачем…

— Сейчас пленку в какой-нибудь кассете заменим, намотаем нашу, — сказала Жанна, роясь в стеллаже. — Я думаю, дядя Павел не обидится.

— А зачем ты хочешь мне это показать? — спросил наконец Александр еле слышно.

Она оглянулась.

— Чтобы ты не ждал меня. Незачем тебе ждать меня, родной ты мой… Садись и смотри.