Так и жил мой Андре с Пьером, каждый день прибегая ко мне поесть.

Я не знаю, любит ли он отца теперь, думаю, что не очень, во всяком случае на его свадьбе Пьера не было. Да и как он мог быть, если кормил Андре отдельно от своей новой семьи.

...Ну, что тебе еще рассказать, надо бы снова заправиться, кстати, если ты устал, можем поменяться местами, я отдохнула...

- Прости за банальность, ты счастлива?

- Конечно, ведь тогда же в семьдесят первом в кафе Де-Лир ко мне подошел молодой человек, назвавшийся Даниэлем, и попросил разрешения проводить.

И ты знаешь, неожиданно для себя я сказала: да. И вот уже девятнадцать лет мы вместе...

-... И все-таки это невероятно, что ты вот так запросто едешь со мной, эмигранткой, иностранкой, - вдруг сказала Маргарита, возвращая меня в реальность, - запад очень увлечен вашей перестройкой. Я слышала по голосам, советским, - улыбнувшись, уточнила она, - что даже сотрудники КГБ и те могут теперь бастовать.

- Да, - гордо сказал я, - но, по-моему, они все же предпочитают бастовать под псевдонимами.

Я совсем не устал и готов был ехать с Маргаритой во Владивосток через Канаду, если бы вдруг перед нами не вспыхнул громадный неоновый транспарант: "Париж".

И тотчас же он навалился на нас мириадами огней, словно звезды рассыпались по земле.

Да, мы не въехали в Париж, а просто он - случился...

Через полчаса сложной езды в незнакомом городе, который радовал обилием указателей, доступных иностранцу (я не отдал руль), мы были у Маргариты дома.

И тут только я спросил:

- Мне удобно у тебя оставаться?

- Да, - просто сказала она, - я отправила мужу телеграмму.

Когда мы вошли в дом, они, как истинные французы, никак не могли друг дружке нарадоваться, а я оставался в коридоре.

Этой типично французской сцене, в которой не было упреков и хмурых бровей грозного мужа, предшествовала другая.

Когда мы входили в стеклянный подъезд дома, где жила Маргарита, прямо в подъезде на разложенных листах какой-то арабской газеты лежал человек. Маргарита спокойно перешагнула через него и пошла к лифту. Меня же он схватил за штанину.

- Не бойся, - сказала Маргарита, - это клошар.

- Кто? - удивился я, выдергивая ногу из крепких объятий.

- Что-то вроде бездомного, у нас их теперь называют бомжи.

Я посмотрел на импортного бомжа. На нем был костюмчик рублей за четыреста, галстук.

- Он официант в итальянском ресторане, приехал недавно, копит деньги, объяснила Маргарита, - экономит на ночлеге. Вот попомнишь мое слово: он через пару лет откроет кафе.

Я молчал, с интересом разглядывая будущего рантье.

Клошар понял, что его оставляют в покое, и, приветливо нам улыбнувшись, снова улегся на свои газеты.

За ужином мы вдоволь наговорились, особенно если учесть, что Даниэль ни слова не знал по-русски.

Но разве это может помешать доброму разговору?...

- Спать, - объявила Маргарита.

И я уснул в Париже.

30 августа

Более того, я проснулся в Париже!

Нарочно не выглядывал в окно. А вдруг до времени увижу Лувр, галерею Лафайет, гробницу Наполеона, крошечный пароходик "Бато Муш".

К этому всему надо тщательно готовиться, как готовишься к любому сну.

Я принял душ, побрился, привел себя в порядок, и после завтрака мы втроем вышли на улицу.

- Я на службу, - весело сказала Маргарита, обнимая меня, - а тебе Даниэль покажет город, правда, он не знает английского, но зато французский ты знаешь примерно так, как он - русский, поэтому договоритесь.

Мы оба кивнули со знанием дела, потому что текст был произнесен, как на официальном приеме, на двух языках. В шесть вечера, - это мы поняли без перевода, - мы пообедаем в ресторане "Гиппопотам-гриль", недалеко от "Опера".

И она укатила на своем "рено", а мы с Даниэлем забрались в его старенький "ситроен" и поплыли в сказку.

Вечером у нас было что рассказать Маргарите в "Гиппопотам-гриле" о дневных похождениях, а ей, вероятно, было интересно слушать наши рассказы в разных интерпретациях.

- Ты будешь писать очерк о Париже? - спросила меня Маргарита.

- Никогда, я буду писать о тебе, о клошарах, о проститутках, о магазинах и... о себе, о том, что мне трудно в цивилизованном мире, о том, что я не умею получать деньги в банке и позвонить по телефону, о том, что я удивляюсь, когда на просьбу подать кружку пива приносят карточку с тридцатью восьмью сортами, о том, что полуодетую певичку из метро не выводят с милицией, о том...

- И ты уже знаешь, с чего начнешь?

- Конечно, эту фразу я придумал еще в Москве.

- И какая же она, если не секрет?

- "В Лувре я забыл посмотреть Джоконду".

- Но на самом деле не забыл?

- Даниэль потащил меня к ней в первую очередь.

- А ты не будешь возражать, если путевые впечатления ты издашь и у нас тоже, или ты не хочешь?

- У вас это будут читать с сочувственной улыбкой, а мне бы этого не хотелось. Зато у нас - в какой-то степени как нескромное пособие. А почему ты спросила?

- Потому что завтра, если хочешь, я познакомлю тебя с издателем, с которым ты обговоришь условия контракта.

Это было непостижимо.

- И не думай, пожалуйста, что я очень о тебе забочусь. Я забочусь и о себе, и о своей семье. А редактор и переводчик здесь получает столько, сколько автор. Издательство издаст такую книгу месяца за три.

- И мне придется ехать сюда еще.

- Да, и с рукописью в конце осени. А хочешь, живи здесь, на аванс ты сможешь прожить эти три месяца в недорогом отеле... Ты уже, кстати, придумал для книги название?

- Нет, конечно, это для меня всегда пытка.

- Дарю, назови ее "Пуркуа па?". Что означает "А почему бы и нет?"

- Кассовое название.

Маргарита рассмеялась, перевела Даниэлю. И он улыбнулся.

- Что ж, поздравляю тебя с началом деловой жизни. У тебя выходили книги? Ах да, ты ведь мне подарил с детективами...

- Сейчас выходит четвертая.

- С собой привез все?

- Нет, одну. Постеснялся.

- Не стесняйся, надо уметь хорошо себя подать. - Я кивнул.

Так прошел вечер в кафе, названном именем моего любимого зверя.

Люблю гиппопотамов, они такие чистые, добрые и зеленые, что я просто балдею, на них глядя.

31 августа

Я проспал.

- Бонжур, мсье, сава? - спросил меня Даниэль.

- Мерси, сава бьен, - ответил я.

Говорю это не для того, чтобы обескуражить читателя знанием французских слов, а для того, чтобы передать диалог с Даниэлем.

Он, в свою очередь, по складам прочитал по бумажке:

- Марг-арит-аа ушлья на рабоооту, ми садимьсь завтракайт.

И мы сели завтракать.

Сегодня, как я помнил, нам предстояло заключить тройной договор с каким-то издательством на мою книгу, где Маргарита выступает как переводчик, Даниэль - редактор французского текста, а я - я, признаться, даже не знаю, кто я, ведь меня просили ничего не сочинять, а только записывать процесс адаптации русского во Франции, русского, который не знает языка, но готов ко всему.

Подробности подписания такого акта утомили меня самого, и я не вправе утомлять ими кого бы то ни было.

- Дело в шляпе, - сказал издатель, доставая из тумбы стола красное вино, - бордо, конечно. - У вас, кажется, с ним проблемы? - кивнул он на бутылку.

- Проблемы у нас с белым, - сострил я, и зря.

Только Маргарита поняла мою сугубо советскую остроту, остальным пришлось объяснять про горбачевский сухой закон..

После этого издатель снял телефонную трубку, что-то в нее сказал, и какая-то очаровательная девица принесла ему размалеванный цветными полосочками блокнот, оказавшийся впоследствии чековой книжкой. Издатель поставил несколько цифр, потом, подумал, дописал еще ноль и, подписав чек, оторвал и протянул бумажку мне.

Вот теперь я мог точно сказать, что пари с начальником ОВИРа я выиграл.

Я не просто получил фрондерские деньги, а заработал их, мне поверили, выписали аванс, и я буду писать книгу.