– Да все в порядке. Если не считать мелких неприятностей. Только что встречалась с композитором, который любого доведет до белого каления. Этот придурок порывается написать симфонию, а нам от него нужно только десять секунд ужаса.

– Десять секунд ужаса? – озадаченно переспросила я.

– Ну да, ужаса. Музыка для создания зловещей атмосферы. Кто-то таится в тени, а за кадром грохочут жутковатые аккорды. Берешь такой музон и просто вставляешь в нужном месте. Там пятнадцать секунд паники, здесь двадцать сельской безмятежности…

– Странно как-то. Все равно что галантерейщик нарезает всякую мелочевку: кружева, тесьму, молнию?

– Можно и так.

Мне показалось, что сравнение Джейни не особенно позабавило.

– А как Хелен? – спросил Том. – Она получила роль в новом сериале?

– Э-э… нет, – ответила Джейни наигранно непринужденным тоном, к которому прибегают, когда желают показать, что недавняя личная драма не оставила на тебе следов. – Мы с Хелен уже не вместе.

На лице Тома отразилось недоверие.

– Хелен тебя бросила? Именно когда ты начала снимать сериал? Она что, чокнулась? Или нашла подружку побогаче?

Мысль о покинутой и одинокой Джейни бальзамом пролилась на истерзанное сердца Тома. Несмотря на то, что рядом с бывшей пассией Джейни свалка ядовитых отходов – само очарование.

– Том! – отрывисто предупредила я. – Смотри, нарвешься.

– Вообще-то Хелен бросила я, – Джейни закашлялась. – У меня теперь другая… Мой сопродюсер по сериалу.

– Ну вот, – сказал Том упавшим голосом. – Значит, бросили только меня. Превосходно, мне сразу полегчало.

– А книга Тома получила отличную критику, – попыталась я исправить положение. – Я видела вырезки из газет.

– Мою книгу только рецензенты и прочли! – ожесточенно буркнул Том. – А этим шакалам она досталась задарма.

– Но ведь поэзия не продается, Том, – возразила Джейни тоном преуспевающего продюсера Би-Би-Си. – Сам знаешь.

– Вы только послушайте, – обиделся Том. – Она очерствела от успеха. И что мне, по-твоему, делать, Джейни? Строчить сценарии для сериалов, где без всякой причины каждые пять минут раздеваются, каждые десять минут – ширяются, а все остальное время трахаются под десять секунд музыкального ужаса? Может, тогда я смогу позволить себе жилье получше, чем кооперативный дом, где приходится по пять раз на дню устраивать заседания комитета по совместному использованию стиральных машин.

Вот так всегда бывает, когда кто-то начинает пожинать первые успехи. Пока все пробиваются вместе, взаимная поддержка разумеется сама собой, без вопросов. Потом тебе удается взобраться на ступеньку повыше, и все решают, что ты добился своего. Но как только перестает кружиться голова, сознаешь, что до верха еще очень далеко, а друзья, пока не преодолевшие и первой ступеньки, начинают возмущаться, когда об этом заикаешься. Те же, кто залез еще выше, поневоле смотрят на тебя сверху вниз.

Такое отношение отрезвляет, как ушат холодной воды. Несмотря на успех моих предыдущих выставок и нью-йоркские перспективы, доходы по-прежнему не отличались постоянством, и короткие вспышки ничем не сдерживаемого чревоугодия сменялись долгими вынужденными постами. Но скульптурой хоть какие-то деньги заработаешь, в отличие от поэзии. С одной стороны, Джейни права, обращая внимание на эту суровую реальность. Но с другой, от ее высказывания несло невыносимым самодовольством человека, чье финансовое положение куда прочнее, чем у нас с Томом.

– Я просто хотела сказать… – начала Джейни.

– Ну да, конечно! – Том уже завелся. – У нас все идет отлично, да? Я заработал двадцать пенсов на собственном горе. Сэм уматывает на выставку в Нью-Йорк, по ходу дела пытаясь разобраться с личными проблемами. Право слово, ее потуги выглядели бы смешными, не будь они столь мучительными – все равно что маньяк-психопат, который пытается обзавестись семьей. А ты, Джейни, превратилась в одержимую манией величия карьеристку в сшитом на заказ костюмчике!

– Это несправедливо!

Противников следовало отвлечь, пока они не дали волю рукам. Как приманку я решила швырнуть им свои ночные похождения в мире уборных.

– Джейни, погоди. Мне нужен твой совет в сердечном вопросе.

Проверенный и надежный способ добиться от Джейни внимания. Я вкратце пересказала подробности, присовокупив краткое описание второго персонажа. Джейни внимала, широко распахнув синие глаза и подперев рукой голову – классическая поза страдающей тетушки.

– А Хьюго обязательно рассказывать? – спросила она, когда я умолкла.

– Вот я то же самое сказал, – встрял Том.

– Заткнись! – рявкнули мы в один голос.

– В конце концов, на следующей неделе ты уезжаешь. Этот Лекс тоже туда едет?

– Не сразу. Он появится в Нью-Йорке где-то через неделю.

– Значит, до открытия выставки у тебя будет время. Хьюго ведь собирается приехать на открытие?

Я кивнула.

– Так вот, к его приезду все уже заглохнет. Судя по описанию, этот Лекс, как только смекнет, что с тобой ловить нечего, тут же увяжется за юбкой посговорчивей.

– Спасибо на добром слове, – пробормотала я.

– Да ты сама все на свете забудешь, как только там появится Хьюго. Успокойся, Сэм. Не стоит выеденного яйца.

– Если только она опять не нажрется и не решит провести апопЛЕКСическую ночь, – ехидно проворчал Том.

Я гневно глянула на него и холодно сказала:

– Дерьмовые у тебя каламбуры, и всегда были дерьмовыми – это уже не лечится. Ох уж эти мужики, – пожаловалась я Джейни. – Жить с ними нельзя, а убить можно, только если сильно повезет.

– Тебе видней, – парировал Том.

Джейн резко втянула в себя воздух. Замечание Тома запросто спровоцировало бы скандал, не предприми я в последний год титанические усилия, чтобы смириться со своим убийственным прошлым, буквально напичканным трупами.

– Ой, прости, Сэмми, – промямлил он. – Я чувствую себя большим куском живого дерьма.

– Служба контроля за метафорами подает сигнал, – язвительно откликнулась я. – В прошлый раз дерьмо было мертвым. Это намек, дорогой мой.

Джейни обняла меня за плечи.

– Ты искупишь свое прошлое через искусство, – сказала она почти всерьез. – Постарайся никого не убить в Нью-Йорке, ладно?

– Ничего не могу обещать, – ответила я, хватаясь за стакан и пронзая Тома свирепым взглядом. – Но постараюсь.

– Куда вам, леди? – сказал таксист, не оборачиваясь.

– Спринг-стрит. Галерея «Бергманн Ла Туш».

– Как скажете.

Таксист говорил таким скучающим тоном, словно я предложила почитать вслух избранные речи Джона Мейджора. И все же он мне понравился. Наконец-то легендарная нью-йоркская мизантропия! Я уже чувствовала себя как дома от чудесного сочетания злобного презрения и каскада оскорблений.

Машина дернулась в места, и моя голова с размаху треснулась о спинку. Раздался громкий голос:

– Мурр-мяу! Меня зовут Эрта Китт[5].

Я испуганно оглянулась, но в салоне никого не было. А водителя, судя по удостоверению на панели, определенно звали по-другому. Так что либо от удара в голове моей помутилось, либо…

– У киски девять жизней, мурр-мяу! Но у вас, дор-р-рогуша, к сожалению, только одна. А потому пристегните ремень безопасности. Желаю пр-р-риятно пр-р-ровести день!

Я послушно пристегнула ремень. Женщину-кошку положено слушаться.

Манхэттен выглядел неприглядно. Небоскребы, каждый из которых старался оттеснить соседа, не желали делиться местом под солнцем с жалкими людишками, мельтешившими внизу. В сравнении с серым бетоном даже стальные воды Ист-ривер выглядели дружелюбнее. Когда мы въехали на мост, мне показалось, что над нашими головами, словно предупреждая о чем-то, клацнула гигантская крепостная решетка. Нью-Йорку несомненно подошел бы какой-нибудь средневековый и безжалостный девиз. Не хватало лишь человечьих голов, насаженных на колья вдоль моста.