— Из нашего рода одна я осталась.

Семён пробормотал что-то, встал, дошёл до порога, остановился, снова заговорил:

— А ты знаешь, я тебя, кажется, припоминаю. Девчушка такая с белой косой. Ты с подружками к нам в Силичи перед самой войной на гулянки прибегала. Прибегала, так? И хочешь скажу, с кем ты танцевала? А с Ровнягиным Павлом. С ним ведь? С ним, точно, я помню.

— С Павликом, — подтвердила Алена, грустно кивнув головой. — С ним. Мне же тогда и четырнадцати не было.

— А больше никто не осмеливался тебя на танцы приглашать. Павла боялись. И я боялся, хоть и старше его был.

— Он что, пригрозил вам, чтобы ко мне не подходили?

— Ещё как пригрозил. Ты с ним в седьмом училась?

— Нет. Он в девятом был.

— Хороший хлопец был. Сильный, смелый.

— Был, — снова с грустью кивнула головой Алена. — Много их было хороших, и жили б они все, если б не война.

Валерия Аврамовна, до этого молча слушавшая их разговор, спросила:

— Ровнягин — это не герой-лётчик? Был, кажется, такой?

— Нет, тот лётчик — брат Павлика. А Павлик погиб в Будапеште, он танкист был, — ответила Алена, заморгав ресницами, — вот-вот заплачет. Однако сдержалась. — И чего ты на ночь глядя пришёл со своими рассказами? — сердито бросила она Семёну. — Дня тебе не было, что ли? Теперь не засну.

Семён виновато развёл руками, неловко топая возле дверей. Хотел, видно, услужить чем-нибудь, чтобы хоть как-то компенсировать причинённую боль. Увидел её туфли, обрадовался:

— Я тебе подошвочки укреплю, подметочки подобью. Ты спи, а я утречком принесу.

Не дождавшись согласия, вышел с туфлями.

— Не засну я теперь, — повторила обречённо Алена, — буду думать про тот страшный день. Ох, и надо было этому Семёну зайти да разговориться…

Зимин и Цезик в это время тоже лежали в постелях и читали. В комнате горела, кроме настенных бра над каждой кроватью, ещё люстра, которую они, ложась, забыли выключить. Надо было бы погасить, да никому не хотелось вставать. Зимин, которого больше раздражал верхний свет, думал, что это сделает Цезик — все же младший, а Цезик надеялся на Зимина, тот ложился последним. Первым кончил читать Цезик, закрыл книгу, выключил своё бра. Зимин ещё немного почитал и тоже щёлкнул выключателем. Так они лежали, подложив под затылок руки, и молча смотрели в потолок, освещённый тремя лампочками светильника.

— Малина, а не жизнь, — сказал Цезик, — живи и ничего не делай. Кормят тебя, поят…

— И долго бы ты выдержал так, ничего не делая? Трудно без работы нормальному человеку.

— А я не боюсь таких трудностей, — похлопал себя по животу Цезик. — Это трудности приятные.

Зимин повернулся к нему.

— Оно и видно. И как только Валерия мирится с твоим животом?

— Мирится, — улыбнулся Цезик и спросил, что Зимин думает о Валерии Аврамовне.

— Это в каком смысле ты хочешь знать моё мнение? О возрасте, интеллекте или внешнем виде?

— Обо всем вместе. Вообще как о женщине.

Зимин спросил:

— А что, серьёзные намерения возникли?

— Валерия мне нравится, — признался Цезик, — с её помощью я мог бы сделать что-нибудь значительное, а не только газетные заметки да статейки. Она меня вот так взяла, — он сжал кулаки, — и хорошенько встряхнула. И захотелось что-то такое совершить…

— Не пойму тебя: то готов лодырничать, ничего не делать, то на подвиги тянет…

— Я влюблён в неё.

— Поздравляю, Цезарь Тимофеевич.

То, что Валерия старше Цезика, обходили и Зимин и сам Цезик.

— А правда, она молодо выглядит?

— Правда, — согласился Зимин, подумав, что по возрасту Валерия больше подошла бы ему, а не Цезику.

Цезик сел, потёр свои залысины, прикрыл простыней живот — видно, все-таки стеснялся его.

— Валерия подсказала мне один сюжет. Очень интересный. Годится не на статью, а на…

— Роман?

— Нет, киносценарий. С детективными элементами. Острый, напряжённый сюжет, он меня уже захватил. Буду писать киносценарий.

— И что за сюжет? Из уголовной хроники?

— Не буду рассказывать, пока секрет. Такого в кино ещё не было.

— Все было, — возразил Зимин. — В литературе, кино, драматургии существует не более пяти-шести сюжетов. Не думаю, что и твой сюжет оригинален.

— А я такой истории не слышал и не читал.

— Ну, дай бог тебе удачи. Пиши, и пусть вдохновляет тебя Валерия Аврамовна.

— Валерия, — тихо и любовно повторил Цезик.

Полежали, помолчали, прикрывая ладонями глаза от света.

— Ну и ярко же светит люстра, — сказал Зимин с явным намёком.

— Ага, и зачем горят сразу три лампочки, — согласился Цезик, и не думая вставать, — хватило бы и одной.

Зимин не выдержал, встал, босиком прошлёпал в коридор и щёлкнул выключателем.

— Аркадий Кондратьевич, а как вы, — спросил уже в темноте Цезик, — женитесь на Алене?

— Женюсь, — ответил тот односложно, недовольный тем, что все же ему пришлось вставать и выключать светильник. — Давай спать, вопросы оставим на завтра.

Отдыхающие в санатории женщины, которым нравился Зимин, пробовали отбить его у Алены, но вскоре убедились, что попытки эти напрасны, Алену и Зимина разлучить не удастся. Многие завидовали Алене, удивлялись, как это она — ну что в ней особенного? — сумела перехватить такого кавалера. Однажды, когда Алена сидела в очереди к массажистке, одна из этих завистниц спросила её:

— Говорят, ваш адвокат вдовец? Кольцо носит на левой руке?

— А ты кольцу веришь, — вмешалась другая, которую звали Фросей. — Они все на курорте то холостяки, то вдовцы. За моим столом один тоже кольцо на левую руку напялил. Старый язвенник, а водку пьёт и манной кашей закусывает, говорит, так язву теперь лечат.

Фрося была полная женщина, даже слишком полная для своего возраста — ей не больше тридцати пяти, — щеки прямо распирало, второй подбородок наплывал на первый. Она успела собрать сведения почти о каждом отдыхающем мужчине, стоящем её внимания: кто, откуда, непьющий или выпивает. И уж любила перемыть им косточки.

— Вон, глядите, лёгок на помине, — показала Фрося рукой в конец коридора, — язвенник наш показался.

По коридору шёл с махровым полотенцем под мышкой — видно, на какую-то процедуру — плечистый здоровяк. Клетчатая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, была тесновата ему, воротник впивался в толстую шею.

— Ну и язвенник! — не удержалась Алена.

— Привет, бабоньки, как вы тут без нас? — спросил он с высоты своего мужского превосходства.

— А никак, — ответила за всех Фрося. — Женя, а ты как спал сегодня, бабы не снились?

Он сделал вид, что задумался, и с серьёзным, даже строгим лицом — без тени улыбки — ответил:

— Сон видел. Наполовину правда, наполовину нет. Приснилось, что обнимаюсь с красивой молодой девахой, а проснулся — ты рядом, Фрося.

— Дурень, что это ты мелешь? — разозлилась Фрося и замахнулась на него целлофановой сумкой.

А Женя-язвенник так и не улыбнулся, пошёл дальше, в душевую.

— Трепло! — крикнула сердито вслед ему Фрося. — Хоть бы правда была, что спала с ним, а то…

— Да что злиться, — попробовала успокоить её Алена, — пошутил человек.

— А я хорошею, когда злюсь, — примирительно ответила Фрося. — Вот отобью твоего адвоката, — шепнула она Алене на ухо.

— Давай, отбивай, — улыбнулась Алена и посочувствовала толстухе: это же надо такой груз на себе носить.

У Алены в этот день были приглашения на приём к двум врачам — невропатологу и зубному, хотя она не жаловалась ни на нервы, ни на зубы. Решила сходить пока к невропатологу, а зубного оставить на завтра.

Из бассейна, раскрасневшиеся, с мокрыми волосами вышли Зимин и Цезик. Остановились возле Алены.

«Какой стройный Аркадий Кондратьевич, — подумала Алена, невольно сравнивая его с Цезиком, — хоть и немолодой».

— С лёгким паром, Аркадий Кондратьевич, — пропела Фрося, — как плавалось?

— Хорошо, — ответил тот, — советую и вам поплавать.