Сказала Алена любимому про свои горькие мысли и предложила расстаться. А он, её любимый, готов был семью бросить и уехать с Алёной на край света.

В любой истории всегда найдутся свидетели: не люди, так земля расскажет. А украденную любовь от людей не спрячешь. Люди заметили и рассказали жене.

Жену любимого Алена знала, видела её мельком, такая неприметная серенькая мышка, со смешными тоненькими косичками. Эти бесцветные косички и смешили Алену. И вот однажды вечером она пришла к Алене с двумя маленькими девочками. Словно прикрываясь ими, как щитом, она сначала впихнула в комнату дочек, а потом зашла сама. Сняла туфли и зачем-то стала вытирать босые ноги о половик. Две девочки — одной лет семь, другой меньше, похожие на мать, с такими же смешными косичками — громко поздоровались и стали посреди комнаты. А их мать подошла к Алене, как-то униженно протянула ей руку и стояла, растерянно теребя полу своего жакета и боясь поднять глаза на Алену.

— Простите, — наконец сказала она и запнулась, — простите, что мы пришли. Я бы не пришла, но вот дети… Что будет, если я одна с ними останусь, без мужа? Как мне тогда жить? — Ресницы её заморгали, нос сморщился. — Как же я их прокормлю?

— Тётя Лена, — сказала старшая девочка и погладила её руку, — не забирайте нашего папу. Он хороший, мы его любим. — И оглянулась на мать, ожидая, видимо, подсказки. — Не забирайте.

— Вот видите, дитя вас просит, — смелей заговорила женщина. — Ну зачем вам семейный? Вы же молодая, найдёте холостого. Правда же?

Алена молчала, ей было жаль не девочек, не женщину, она жалела себя, потому что сразу поняла, что её украденное счастье и любовь кончились и никогда она больше с любимым не встретится. Никогда.

А женщина все говорила, все упрашивала отстать от её мужа, обещала даже дать отступного и кошелёк достала. Она была неприятна Алене униженно-жалобным видом.

Ничего не пообещала ей Алена, промолчала, стараясь не встречаться глазами ни с женщиной, ни с её дочками. А та догадалась, почувствовала мысли соперницы, поверила, что цель прихода достигнута, поблагодарила так же униженно и, взяв за руки девочек, поспешно вышла, громко говоря с ними. Дверь за ними скрипнула, заныла, словно всхлипнул ребёнок, стукнула и отрубила и их разговор, и их самих.

Упала тогда Алена на подушку, хотела заголосить, да все в душе будто окаменело — ни слез, ни слов, один стон.

И все. После того вечера ни разу не встретилась она с любимым, как он ни упрашивал, хоть оба мучились от разрыва. В конце концов он забрал семью и уехал из этих мест. А не так давно услыхала Алена, что умер её любимый лет пять назад, дочки его замуж вышли и жена, та жалкая серая мышка, нашла себе неплохого человека…

Алена оглянулась на дом зубного врача и увидела Кирилла — он снова вышел за калитку, и присев на корточки, что-то делал или, может, наблюдал за пчёлами на цветке.

«Глупая я, глупая, — подумалось горько, — могла же иметь ребёнка от любимого человека. И чего испугалась?»

Могла иметь ребёнка и ещё от одного человека, того, первого, да бог миловал, не дал. Будь он проклят, тот первый.

— Будь он миллион раз проклят, будь проклят и он, и его род! Чтоб он в могиле оживал и снова подыхал, гад! — не заметила, как вырвались у неё слова проклятия.

«Что же это за жизнь, до крови бьюсь о воспоминания, спотыкаюсь о них, словно об острые камни босыми ногами. И никогда ничего не забудется». С такими мыслями и болью в сердце вошла Алена в свою комнату, вспугнув не ожидавших её Валерию и Цезика.

После тихого часа Зимин пригласил Алену покататься на лодке, которую он уже заказал и оплатил. Алена с радостью согласилась, весело поинтересовалась, умеет ли он плавать, — на случай, если лодка перевернётся.

— Я Днепр переплываю, — похвалилась.

— А я был чемпионом по плаванию… в своём дворе, — засмеялся он.

Зимин сел на банку, как называют моряки скамейку, всунул весла в уключины, посадил Алену на корму и оттолкнулся от берега. Озеро было тихое, в чёрной воде отражалось небо с редкими белыми, как клочки ваты, облаками. Дна не было видно, и это пугало, словно плыли над пропастью. На берегу маленькой заводи собрались рыбаки. Рыба клевала, то один, то другой выхватывал какую-то небольшую рыбку, и она трепетала, билась в воздухе. Алена каждый раз мысленно желала, чтобы та рыбка сорвалась с крючка в воду.

Аркадий Кондратьевич грёб не спеша, говорил мало, казалось, был занят только греблей. Молчала и Алена, она сняла плащ, закатала рукава платья, чтобы загорали руки.

Когда отплыли от заводи, показался красивый дом с красным петухом на крыше.

— Это зубной врач такой дом построил. Правда, красивый? — сказала Алена.

— Вот и я мечтаю о таком доме… и чтоб вокруг усадьбы берёзы росли.

— А зачем берёзы? — не поняла Алена.

— А для красоты. Вот пойду на пенсию и куплю себе дом в деревне.

— Возле нашего посёлка в деревнях много хат пустует. Покупайте. — Сказала это и подумала, поймёт ли он её намёк: купи дом, и будем жить рядом.

Он понял.

— Неплохо было бы, Алена, виделись бы часто.

Она заглянула ему в глаза, он не отвёл взгляда, и некоторое время они не отрывали глаз друг от друга, словно старались отгадать, в самом ли деле хотят того, о чем говорят.

— А что, возьму и куплю около вашего посёлка, — сказал он, подняв из воды весла. Звонко и весело капала с них вода. Лодка некоторое время шла по инерции. — И посажу берёзы.

Алена опустила руки в воду, словно собиралась притормозить ход лодки. Глянула на Зимина внимательно, надеясь снова встретиться взглядами, но он задумчиво смотрел куда-то вдаль. Впервые ей захотелось рассмотреть не таясь, что в нем её привлекает. Своеобразная мужественная внешность: вдохновенный взгляд, высокий лоб, густая седина, которая, однако, его совсем не старит. И ещё он притягивал к себе открытостью натуры, искренностью. В первый же день, когда Алена познакомилась с Зиминым, она почувствовала, что с ним должно быть легко и просто. Ей и было с ним именно так.

— Алена, — сказал вдруг он, все ещё не опуская весла в воду, — у вас в жизни, видимо, было какое-то горе. В войну, наверное?

— Горе? — переспросила она машинально, и сердце её вздрогнуло. Откуда он может знать? Кто ему сказал? Ответила как можно спокойнее: — А кому война не принесла горя? Всем.

— Всем, и мне тоже.

— Не хочу о войне вспоминать, больно.

— Больно, — согласился он. — Всему живому больно от неё.

— Нет, больно только человеку, у него душа есть. Берёзе и дубу не больно.

— Откуда мы знаем? И растение может кричать, когда жгут, режут. Только мы того крика не слышим. Говорят, что у каждой травинки есть центр, куда поступают все сигналы боли, радости, опасности… Ну да ладно, не будем об этом, простите, — и Зимин начал грести, потихоньку, стараясь не всплескивать вёслами.

Алена не могла успокоиться. Если мутную воду не трогать, осевшая муть лежит на дне тихо и вода совсем прозрачная. Но стоит её всколыхнуть, как муть сразу же всплывает и долго-долго не оседает. Так и с Алёной. Вся её горечь и боль лежала в глубине души, хоть и незабываемая, незажившая, но тихая. А теперь вот всколыхнулась, Зимин своим вопросом напомнил, и Алене вдруг все разом вспомнилось, ослепительно, остро, как вспышка молнии. «Неужто всю жизнь, до последних дней, так и будет мучить?» — спросила она у самой себя.

Зимин почувствовал настроение Алены, понял, что он своим вопросом сделал ей больно, и начал успокаивать:

— Не надо так переживать, Алена, ведь все, что было, уже в прошлом. Гляньте-ка, зелёный туман уже окутал деревья. Скоро почки лопнут, все зазеленеет.

— Зазеленеет, — повторила она и, отгоняя тяжёлые мысли, начала оглядываться вокруг, стараясь зацепиться взглядом за что-нибудь интересное, снова увидела дом зубного врача.

— Вот смотрите, Аркадий Кондратьевич, — нарочито громко и весело сказала она, — отсюда дом как на картине. Подплывём ближе.