– Ну, отдал, – сердито ответил капитан. – Мне отдал.
– Вот! – уже задыхаясь от слабости, воскликнул Бобров. – Вам отдал. А куда же вы, извините за нескромность, эту книгу дели?
– В Вологде какой-то черт у меня ее взял на час и не вернул, – мрачно сказал капитан. – Я как раз до того места дочитал, когда Долохов кричит, чтобы пленных не брали. Когда Петю Ростова убили.
– А мне неинтересно, до какого вы места дочитали, – совсем ослабев, сказал Бобров, – факт тот, что опять книжки нет. С чернильным пятном была на переплете?
– С чернильным! – грустно подтвердил капитан.
Бобров замолчал и закрыл глаза.
Многоуважаемый майор Наталия Федоровна!
Сим напоминаю Вам, что ровно тридцать лет тому назад в этот самый день Вашего рождения один молодой доктор – не будем сейчас называть его фамилию – сделал Вам предложение. Это предложение Вы встретили грустной и насмешливой улыбкой. Вы заявили молодому влюбленному доктору, что Вам совершенно не в чем себя упрекнуть, так как Вы давно любите другого молодого доктора, которого зовут Николаем Ивановичем. Вы заявили также, что вам странно, как можно было всего этого не замечать. Потом Вы захохотали и смеялись до слез, влюбленный же в Вас молодой доктор выскочил из Вашей комнаты как ошпаренный и не появлялся у Вас ровно год.
Двадцать девять лет тому назад молодой влюбленный доктор все-таки пришел к Вам и к Вашему молодому Николаю Ивановичу, который уже называл Вас Тата и спрашивал, куда девались его ночные туфли и кто взял со стола очень хороший, его любимый мягкий карандаш.
Впрочем, это все вздор.
Гораздо существеннее другое: проснувшись сегодня ночью и подумав о своей старости, я вдруг решил, что у меня есть семья и я вовсе не холостяк. У меня есть мой госпиталь, и в нем такие люди, у которых я тоже почти что могу спрашивать, где мои ночные туфли и мой прекрасный, главный, мягкий карандаш. Совершенно серьезно: госпиталь давным-давно перестал быть для меня только местом службы. Жизнь моя нынче до смешного неотделима от работы, и со страхом думаю я о старости и о том, что наступит день, когда я выйду «на покой», в общем уйду, чтобы более не возвращаться.
Характер у меня плохой, и Вы должны быть счастливы, что не вышли за меня замуж.
Давеча извинялся перед своей хирургической сестрой за to, что грубо на нее накричал.
Скоро общефлотская конференция. Хотите знать, о чем я буду делать сообщение? Вот, пожалуйста: «О применении общего обезболивания при первичной хирургической обработке огнестрельных переломов бедра и голени». Удивились? Удивляйтесь, удивляйтесь! Вы еще более удивитесь, когда узнаете, что эту работу я начал еще в первые дни войны. Вот Вам! Ну, а как Ваши панариции? Все на том же месте? Пора, пора дальше двигаться, неловко столько времени на одном месте торчать. Будьте здоровы. Почему Николай Иванович не прислал мне свою последнюю статью? Я ее в чужих руках видел.
15
Утром госпиталь осматривал генерал-майор медицинской службы Мордвинов – начальник санитарного управления флота. Высокий, плечистый, с красивым открытым лицом, он быстро ходил по палатам, разговаривал с офицерами, просматривал истории болезней, заглянул в аптеку, в лабораторию, побывал на кухне, или, как тут положено было говорить, "на камбузе", потом велел собрать весь персонал левинского отделения и, глядя в лицо Александру Марковичу блестящими черными добрыми глазами, поблагодарил Левина и его помощников за прекрасную работу и за образцовое состояние отделения. Подполковник ответил негромко и спокойно:
– Служим Советскому Союзу.
– Люблю бывать у вас, подполковник, – говорил Мордвинов, широко шагая по дороге на пирс. – Что-то есть в вашем отделении неуловимо правильное, особое, что-то характеристическое, чисто ваше. У других тоже неплохо бывает, и прекрасно даже бывает, и лучше, чем у вас, но не так. А у вас особый стиль. Настолько особый, что вот повар этот новенький, длинноносый такой, хоть он, наверное, и не плох, а видно – не ваш. Камбуз– чужой, не притерся еще к общему стилю. Вы несогласны?
– Не могу отыскать повара хорошего! – угрюмо ответил Левин. – Прислали – и хоть плачь.
– Да, совсем из головы вон! – вдруг воскликнул Мордвинов и, остановившись, повернулся к Левину всем корпусом. – Что это вы, батенька, я слышал, сами собрались на спасательной машине работать?
– Считаю, товарищ генерал…
– Никуда вы летать не будете, что бы кто ни считал, – очень тихо, но со служебным металлом в голосе перебил Мордвинов. – Ясно вам, товарищ подполковник? И не бросайте на меня убийственных взглядов, я с вами говорю сейчас не как Мордвинов с Левиным, а как генерал с подполковником. И при-ка-зы-ваю никуда не летать…
– Ну уж один-то раз я слетаю, Сергей Петрович, – бесстрашно и намеренно переходя на имя-отчество произнес Левин, – один-то разок мне обязательно надо слетать. Потом военфельдшер будет, но несколько первых раз.
– Прошу уточнить формулировку – первый раз или первые несколько раз.
– Первые разы, Сергей Петрович, потому что немыслимо.
– Вы полетите первый раз, один-единственный раз. И на этом разговор кончен. Ясно?
– Есть! – сказал Левин, услышав в голосе Мордвинова ту нотку, которая означала, что разговор окончен.
На пирсе, за будкой, среди пассажиров, ожидающих рейсового катера, сидел на чемодане Шеремет и делал вид, что читает газету: Левин почувствовал на себе его быстрый и недобрый взгляд.
– Уезжает, – негромко произнес Мордвинов. – Пришлось снять товарища. Вчера до трех часов пополуночи бил себя в грудь и произносил покаянные речи. Тяжелое было зрелище, скажу откровенно, даже жалко его стало…
Он помолчал, потом легонько вздохнул:
– К сожалению, совсем избавиться от него немыслимо. Есть дружок-покровитель, и довольно, знаете ли, номенклатурно-руководящий. Нахлебаемся мы еще горя от товарища Шеремета и будем хлебать, покуда не переведутся у нас любители особо подготовленных бань…
– А разве такие у нас есть? – не без ехидства спросил Левин.
– К сожалению – водятся.
– Но единицы же?
Мордвинов покосился на Левина умными глазами и спросил:
– Вы что меня разыгрываете?
Потом пожал руку Левину и на прощанье напомнил!
– Апеллировать к нашему начальству, то есть непосредственно к командующему, не рекомендую. У нас с ним насчет полетов ваших на спасательной машине общая точка зрения. Так что ничего, кроме неприятностей, от жалобы на меня не наживете. Договорились?
– Договорились! – согласился Александр Маркович.
– А военфельдшера я вам дам хорошего. У меня один такой есть на примете – стоящий парень и разворотливый.
Генерал легко взбежал по трапу на катер и помахал Левину рукой. У будки Александр Маркович почти столкнулся с Шереметом.
– Ну что, довольны? – спросил полковник с недоброй усмешкой.
– Пожалуй что да! – ответил Левин. – Хуже вас не пришлют нам начальника, вы и сами это знаете…
16
– И еще пройдитесь! – приказал Левин. – Мускулатуру свободнее! Корчиться не надо! Я лучше знаю, как вам надо ходить! Прямее, прямее, не бойтесь, ничего не будет!
Бобров прошелся прямее. Солнечные блики лежали на линолеуме под его ногами. Он старался ступать на них.
– Раз, два, три! Тут не тянет, в икре? Вот здесь, я спрашиваю, не тянет?
Летчик сказал, что не тянет. Потом они сели друг против друга и покурили. Левин протирал очки, Бобров думал о чем-то, покусывая губы.
– Будешь, будешь летать, – сказал Левин на «ты», – не делай такой вид, что тебе твоя жизнь надоела и что ты не хочешь торговать пивом в киоске. Есть такая должность– киоскер. Так вы, товарищ Бобров, не будете киоскером. Вы будете как-нибудь летчиком.
Бобров смотрел на Левина исподлобья, недоверчиво и раздраженно. В самом деле, иногда Левин не мог не раздражать. Чего он дурака валяет?