В то утро старший инспектор Хэдли пришел на работу почти в бодро-веселом настроении. Причин для этого было, в общем-то, несколько, но самая главная состояла в том, что накануне наконец-то кончилась поистине убийственная августовская жара! После двух бесконечных недель раскаленного воздуха и адской духоты долгожданный и весьма обильный дождь стал для всех манной небесной… Хэдли находился у себя дома, в Ист-Кройдоне, и работал над своими мемуарами, задумчиво размышляя и по-своему беспокоясь, не получаются ли они у него уж слишком самонадеянными. Дождь восстановил его силы, вернул ощущение реальности жизни… Предстоящая реформа полицейских сил его уже совсем не беспокоила, поскольку не далее как через месяц ему предстояло уйти на вполне заслуженную пенсию. Вообще-то он мог бы уже сейчас «скинуть с себя этот хомут», но только, так сказать, образно, ибо, во-первых, был совсем не из тех, кто любит делать вызывающие жесты, а во-вторых, у миссис Хэдли имелись свои социальные амбиции. Зато уже через месяц, всего через месяц, окончательный вариант рукописи будет передан в редакцию издательства «Стэндиш и Берк», а уж тогда…

Итак, дождь и охладил его, и привел в норму чувства. Отметив со свойственной ему методичностью, что дождь начался чуть ли не ровно в одиннадцать часов вечера, Хэдли облегченно вздохнул и с чувством полнейшего удовлетворения отправился спать. И хотя раннее утро следующего дня было по-прежнему весьма и весьма теплым, убийственная жара все-таки явно пошла на убыль, что не могло не радовать истинного британца, направляющегося на работу к себе в Скотленд-Ярд в поистине радужном, если не сказать ликующем настроении души.

Однако, увидев, что лежит у него на письменном столе, Хэдли от удивления даже не смог удержаться от достаточно приличного, но все-таки весьма и весьма сильного ругательства. Более того, срочно созвонившись с помощником комиссара и поговорив с ним, он пришел в еще большее возбуждение.

— Да знаю я, Хэдли, прекрасно знаю, что это совсем не дело Скотленд-Ярда, — услышал он в телефонной трубке хорошо знакомый, но далеко не самый приятный голос высокопоставленного полицейского чиновника. — Но при этом я надеялся и, честно говоря, продолжаю надеяться услышать от вас какие-нибудь стоящие соображения. Самому мне пока ничего в голову не приходит. Стэндиш уже несколько раз мне звонил…

— Сэр, мне все это, конечно, понятно, но, тем не менее, очень хотелось бы знать, в чем, собственно, суть вопроса? — не скрывая раздражения, поинтересовался старший инспектор. — Лично я пока не вижу на моем столе ничего, кроме каких-то малопонятных заметок о каком-то епископе и каком-то еще менее понятном полтергейсте. Ну и что, интересно, все это означает?

На другом конце телефонного провода сначала раздалось недовольное ворчание, затем послышалось что-то несколько более разборчивое.

— Да мне и самому не очень-то понятно, что все это может означать, — честно признался помощник комиссара. — Если, конечно, не считать того, что это касается епископа Мэплхемского… Говорят, большая шишка. Как мне успели доложить, он проводил в Глостершире отпуск — гостил у полковника Стэндиша, поскольку несколько перетрудился на ниве очередной антикриминальной кампании или чего-то в этом роде, ну и…

— Ну и… что, сэр?

— А то, сэр, что у полковника Стэндиша появились насчет его сильные, так сказать, сомнения. По его словам, например, он лично, подчеркиваю, лично видел, как епископ скатывался вниз по перилам…

— Скатывался по перилам?

В трубке послышалось тихое, но вполне отчетливое хихиканье. Затем прекрасно поставленный голос господина помощника задумчиво произнес:

— Да, признаюсь, мне очень, очень хотелось бы лично увидеть, как это происходит. А знаете, Стэндиш твердо убежден, что… что у епископа, так сказать, поехала крыша… Причем случилось это через день после появления полтергейста…

— Простите, сэр, но не могли бы вы вернуться к фактам? И хотелось бы, с самого начала. Конечно, если вы не возражаете, сэр, — мягко, но настойчиво попросил Хэдли, вытирая носовым платком вдруг вспотевший лоб и бросая при этом на телефонную трубку мстительный взгляд. — Хотя вообще-то сам факт того, что у священнослужителя, пусть даже достаточно высокого ранга, как вы только что сами заметили, сэр, «поехала крыша» и он по тем или иным причинам получает удовольствие от того, что «скатывается вниз по перилам в поместье полковника Стэндиша в Глостершире», нас никоим образом не касается, сэр. Я только хотел бы…

— Думаю, чуть позже епископ вам сам обо всем расскажет, Хэдли. Поскольку скоро будет у вас… Короче говоря, вот что мне представляется достаточно очевидным: в «Гранже» — загородном поместье полковника Стэндиша — есть комната, в которой, как все уверены, регулярно случаются явления всем известного полтергейста… Кстати, Хэдли, полтергейст, для вашего сведения, это немецкий термин, буквально переводится как «пляшущий дух». Я даже не поленился выяснить это в британской энциклопедии. Так вот, это нечто вроде таинственного духа, который вызывает вокруг себя массовый переполох, заставляет стулья неизвестно зачем и почему плясать, ножи и ложки летать, ну и все такое прочее. Вы внимательно следите за моей мыслью, Хэдли?

— О господи ты боже мой!… Да, да, конечно же, сэр.

— Полтергейст практически никак не проявлял себя вот уже много лет. Но вот не далее как два дня тому назад, когда викарий соседнего прихода преподобный отец Примли обедал в «Гранже», то…

— Как вы сказали? Что, еще один священнослужитель?!. Ничего, ничего, сэр, ради бога, простите. Не обращайте внимания. Продолжайте, пожалуйста, прошу вас.

— Так вот, тогда он опоздал на последний автобус, а у шофера полковника Стэндиша в тот день был выходной, поэтому викария без особого труда уговорили остаться в «Гранже» до следующего утра. О полтергейсте тогда почему-то никто даже не вспомнил, и его поместили в той самой комнате, с теми самыми призраками, которые где-то в час ночи приступили к своему, так сказать, «веселому» делу: сбили пару картин со стен комнаты, «поиграли» стульями, пошвырялись предметами, шумно побегали туда-сюда, ну и все такое прочее… А в довершение всего, когда викарий молился во имя спасения своей драгоценной жизни, со стола слетела полная чернильница и ударила его прямо в глаз!

До смерти перепуганный викарий, естественно, забил тревогу, разбудил весь дом… Первым к нему тут же прибежал сам полковник Стэндиш с заряженным револьвером в руке, ну а за ним и все остальные. Чернила оказались красного цвета, поэтому вначале им показалось, что произошло убийство. Но затем в самом разгаре возникшей шумной неразберихи они обратили внимание на окно, через которое вдруг увидели, что на плоской крыше соседнего строения стоит он сам… в ночной рубашке…

— Увидели, сэр, кого?

— Епископа. В ночной рубашке, — терпеливо объяснил помощник комиссара. — В ярком лунном свете его отчетливо все видели и, естественно, сразу же узнали.

— Конечно же, сразу узнали, сэр, — покорно согласился Хэдли. — Но что он там на крыше делал? В своей, как вы говорите, ночной рубашке…

— Что он там делал? Как епископ потом сам утверждал, он собственными глазами видел жулика у клумбы с цветами герани.

Хэдли откинулся на спинку стула, внимательно и сосредоточенно посмотрел на телефонный аппарат. Достопочтенный сэр Джордж Белчестер никогда не казался ему именно тем, кого следовало бы назначать на должность помощника комиссара государственной полиции, — в общем-то способный работник, он, тем не менее, относился к своим обязанностям с эдакой не всегда понятной легкостью, и, что самое главное, для него была характерна «затуманенная манера излагать реальные факты». В силу этого Хэдли предпочел прочистить горло и терпеливо подождать. Затем, так и не дождавшись достаточно внятного ответа, все-таки поинтересовался: