— Ее ты больше не получишь!

— Как так? — удивился Вязов.

— Вот так! — В голосе Нади прозвучала недавняя интонация Кассиопеи. — Не по-лу-чишь! Потому что никуда не полетишь!

— Если только в этом смысл моей ночной спасательной операции, то головы мне не сносить. Бережной снесет.

— Ему придется снести другое — отмену вашего звездного рейса!

— Если даже вздремнуть здесь, то как можно такое во сне увидеть?

— Ты сам доказал, что ваш отлет невозможен…

— А не доказал ли я еще, что крокодил солнце проглотил. И какие доказательства я привел?

— А твои обломки? Один, взятый тобой в космосе, другой поднятый тобой же со дна реки, а третий, найденный еще сто лет назад на берегу Вашки? И как будто все они идентичны.

— Разумеется. Мы с тобой сразу сравнили их по старой газете.

— Полностью идентичны, да не совсем! Вашкский обломок, как определили по следам распада в нем тория, просуществовал будто, бы 30 лет, а современные обломки сто семьдесят лет.

— Верно. Но не я ли сообщил вчера уточненные данные о старом обломке? Все три его части обнаружены на складах научных учреждений, где когда-то их исследовали. И теперь установлено более точными методами, что возраст всех трех частей старой вашкской находки те же сто семьдесят лет, что и у современных обломков космического корабля. Все они «близнецы»!

— В этом вся трагедия! Как, однако, холодно! Твоя куртка не греет. Пойдем в кабину. Зуб на зуб не попадает. Ты отвезешь меня к деду на дачу. Это все Звездочка! Испугалась, что я опровергну и деда, и ее Бурунова.

— Перевернешь, как Архимед, Землю? Точку опоры уже нашла? — улыбался Никита, усаживая Надю в кабину.

— Нашла! Знаешь в чем? В дате постройки чужепланетного звездолета!

— Может быть, выпьешь горячего кофе по случаю стосемидесятилетия со дня его постройки?

— В каком году?

— Надо думать, это был тысяча девятьсот шестой год.

— Вот-вот! К этому я и веду! Тут простая математика, Софье Ковалевской здесь делать бы нечего было, а я занялась.

— И что же? Бери, кофе уже согрелся.

— Откуда кофе?

— Из комплекта спасателей! Чудо-напиток! Так что же?

— А то, что в тысяча девятьсот восьмом году, когда инопланетный корабль взорвался над Тунгусской тайгой, со времени его постройки прошло только два года! Как же они могли долететь до Земли за это время от своей планеты, удаленной на десятки или сотни световых лет? Как?

— Ну а как кофе? А как озноб? Не простудилась бы ты.

— Вот и хорошо! Пусть умру! Зачем ждать старости? Ведь ты через тысячу лет придешь после возвращения из звездного рейса на мою могилу. Я попрошу зарыть меня где-нибудь здесь, у Аленушкиного пруда. Имей это в виду. Найдешь?

— Ты бредишь.

— Нисколько.

— Да пойми же ты!.. Если факты говорят о том, что инопланетяне прилетели из отдаленного космоса всего за два года, то они могли это сделать, лишь достигнув световой скорости, когда их собственное время почтя остановилось и они преодолевали огромное расстояние без затрат времени (по их часам!), хотя на Земле сменялись столетия. Значит, сокращающееся время будет фактом и для тебя, и для Бережного, и для всех остальных спасателей. И вы полетите следом за папой в безвременье — по крайней мере для меня. Я попросила бы тебя рассказать папе, когда вы догоните его звездолет у далекой планеты, как я тосковала по нему, только не состоится ваш полет! Завтра, нет, уже сегодня об этом узнает весь мир!

— Что он узнает? Результаты неточных анализов, которые пересматриваются в отношении распада тория? Едва ли это окажется достаточным основанием для отказа от выполнения нашего долга спасателей. Ведь эйнштейновская теория относительности с ее ограничениями скорости и сокращением времени сдана в архив наукой, и твои доводы опровергают теорию не более чем наблюдение полета комара — теорию всемирного тяготения Ньютона. Пока нынешние взгляды науки не поставят под сомнение математики, тебя и слушать никто не станет.

— А ты? Ты тоже никто?

— Нет. Я слушаю тебя и удивляюсь. Оказывается, количество следов распада тория в образцах способно вызывать галлюцинации и стать поводом для измерения твоей температуры.

— Пожалуйста, не надо! Значит, ты считаешь, что ваш рейс можно задержать только математическим опровержением теории абсолютности, отказавшейся от ограничений Эйнштейна?

— По меньшей мере, нужно доказать, что взлет подброшенного с Земли камня и отталкивание земного шара от этого камешка — одно и то же. Словом, это почти то же, что обвинить вновь Коперника, выступившего против догм церкви с утверждением, будто Земля движется вокруг Солнца вопреки мнению Птолемея и обывательскому представлению, что Солнце всходит и заходит над Землей, и доказать, что все это будто бы одно и то же!

— И тогда ты не полетишь?

— А как же мне полететь, если земной шар, как мячик, отскочит от меня, и я, по Эйнштейну, останусь неподвижным?

— Останешься? — ухватилась Надя за последнее слово… — Даешь мне слово остаться со мной?

— Слово даю, что истинно так говорю.

— Принято! Слово дал! Если существует факт, о котором я говорила, то должно существовать и опровержение того, что он ставит под сомнение своим существованием!

Никита Вязов, взлетев на своем аппарате с Надей, которая не забыла захватить сложенный дельтаплан, доставил ее в академический городок, где все уже переполошились и начали поиски пропавшей.

Кассиопея со слезами бросилась ей на шею.

— Иди к деду. Он с ума сходит, — строго сказала Наталья Витальевна.

Надя обернулась к Никите, стоявшему подле взлетолета, и помахала ему рукой:

— Ты дал слово! — крикнула она.

Отправившись в университет, Надя захватила с собой складной дельтаплан, чтобы попасть на базу дельтапланеристов и там, уже вооружась, как она думала, представленным по ее просьбе профессором Дьяковым математическим доказательством существования «парадокса времени», долететь до Звездного городка и потребовать от Никиты выполнения данного ей слова — отказаться от космического полета. Но вместо желанного доказательства Дьяков передал Наде для опровержения теории абсолютности мысль о неучтенном отношении масс улетевшего и оставшегося тел. Она про себя назвала его «коэффициентом любви», поскольку должна была утвердить им выкладки Эйнштейна во имя своего чувства к Никите.

Однажды, летя на дельтаплане, она с математическим изяществом доказала теорему своего прапрадеда Георгия Ивановича Крылова. Тот увлекался недоказуемой Великой теоремой Ферма и пришел попутно к выводу, что число в любой степени раскладывается нацело на два других, в степени на единицу меньшую. Значит, на высоте все возможно!

Выбежав на балкон, откуда открывался старый город за излучиной реки, она даже не взглянула на небо, где предостерегающим веером протянулись перистые облака, предвещая перемену погоды.

Дельтапланеристка прыгнула, развернув над собой крыло складного дельтаплана, и сразу почувствовала, что теряет высоту.

Она вложила в управление прозрачным крылом все свое мастерство и дотянула до обзорной площадки, откуда туристы наслаждались видом старого города за рекой, с высотными зданиями, увенчанными, как и башни Кремля, своеобразными шатрами — символами былой старины.

Промелькнула балюстрада обзорной площадки, и земля стала словно проваливаться под Надей. Это был склон Ленинских гор, ведущий к берегу реки. Здесь, как и рассчитывала Надя, ее аппарат попал в восходящий воздушный поток, позволивший ей набрать высоту.

Надя направила дельтаплан вдоль реки, чтобы подняться еще выше, и пролетела над метромостом, с которого спрыгнул в памятный день Никита Вязов.

Дальше показалась старая теплоцентраль. Там теплый поток воздуха поможет подняться еще выше.

Неподалеку она вдруг увидела взлетолет, пассажиры которого с нарастающим удивлением следили за своим необычным воздушным спутником. Ведь полеты на дельтаплане были не приняты. Они казались слишком опасными из-за неудобства посадки.