Доктор Моро тем временем объяснял, почему он не выставлял свои творения на общее обозрение, а пытался спрятать или уничтожить тела - оказывается, умершее произведение искусства теряло для него значимость. Эта мысль показалась Максиму неожиданно здравой. Обычного человека Максим просто уронил бы на пол, зафиксировал и спросил - какой недостаток воли мешает ему встать. Но синьор Антонио был произведением искусства.

Очень яркий человек. Очень эргономичный. Безупречная инсталляция аксессуарами и атрибутами по биологической оболочке, а внутри несколько мощных процессоров и... что-то лишнее. Мухомор, бабочка или... саперная лопатка. Та самая толика безумия и нелогичности, которая нужна картине или поэме, чтобы преодолеть грань между поделкой и творением, как это объясняли на лекциях по теории искусства. Слава усиленной программе: теперь можно опознать таковое.

- Вот, слышите, - указал перстом в телевизор да Монтефельтро. - Чистейшей воды эгоизм. Сделал для себя живую игрушку, сломал и зарыл. Заметьте, зарыл - а не оставил там, где легко найти. И улики за собой подчистил. А можно было бы, например, создавать мобайлы, да хоть из анатомических манекенов. А попросить о помощи - остановить его в его устремлениях, если уж самому трудно себя придержать и переориентировать - еще проще, психиатры в этой стране все-таки есть. Но для этого нужно произвести над собой небольшое, но такое неприятное для подобных людей усилие... признать, что с тобой что-то не в порядке. Согласиться, что ты перед кем-то за что-то отвечаешь. - Да Монтефельтро покачал головой. - На самом деле, это все поправимо. Не так уж трудно научить людей следить за собой, если начинать достаточно рано. Конечно, это не дело одного дня и еще год-два назад такой проект никто бы не пропустил, но учитывая масштаб нынешних перемен - кто заметит еще одну подвижку?

Репортаж закончился, начались столичные новости культуры.

- То есть, - переспросил Максим, - вы предлагаете с детства учить людей подчинять инстинкты, чувства, эмоции, память и соображение воле, а волю - цели?

- Ну разумеется, - обрадовался синьор Антонио. - Согласитесь, что вам самому было бы куда легче, если бы до вас донесли эту простую истину еще в детстве? Вы бы не потеряли столько времени. Обучать воле к добру, как языкам, нужно с раннего возраста.

Мысль о том, что этот счастливый человек сравнительно недавно уже спровоцировал одну революцию, Максима посетила. Но потом. А в тот момент он только осознал, что стены помещения почему-то накренились в разные стороны, окно выгнулось внутрь - и вообще геометрию нужно было срочно спасать.

- Я хочу знать, как вы ухитрились приложить это к себе!.. - Ах да. Я не там. Я уже здесь. И нужно отвечать, благо, окончательно ясно - как.

- А мне прямо заявили, что все мои приключения продолжались до тех пор, пока я не начал тренировать в себе волю к добру, - развел руками Максим. Еще одно упущение: плечо нецензурно выбранилось.

Франческо тоже высказался - и был для романца на диво экспрессивен, но родной язык Максима - совсем другое дело.

- Я вас понимаю... но убивать-то зачем? Дали бы раз-другой в орудие насилия, то есть, в органы речи - и все.

- Я не хотел его убивать. Я хотел, чтобы его не было. - Господи, что это я такое изрек?..

- Это ново. - Франческо замер, будто налетел на воздушную стену. - И невозможно же... время - это условность, но материя-то делится, да? Куда вы ее денете, чтобы сделать бывшее - небывшим? И еще точечно. Бред - даже хуже того, что вы мне только что излагали.

Стены плыли, пол качался, корабль по имени кабинет двигался в неизвестном направлении. При морской болезни - откуда, с какой стати, с пяти лет в самую мерзкую зыбь на лодке ходил... - блевать полагается за борт. За борт - это за дверью, когда отпустят. Улыбаемся - и не машем, не киваем...

- В общем, запоминайте. Не запомните со второго раза, я не знаю, что я с вами сделаю. - "Не знаю" тут обозначает не угрозу, а именно незнание. Не придумал еще, но обязательно придумает. - Не слушайте моего шурина. Ни при каких обстоятельствах. Как только он начинает философствовать - делайте что хотите, хоть бейтесь о стенку головой. Он так генерирует идеи, причем не в той области, о которой говорит. А если что, его найдется кому убить, помимо нас с вами.

- Aye, aye, Sir! - Короче и гласных меньше.

- Так, - Франческо мутной тенью - ибо мутит от этого слишком быстрого скольжения чего-то синего и серого на фоне лазурной панели, - оказывается очень близко, смотрит в глаза. Там тоже лазурное, желтое, красное. Опять мы не спали пару суток? - Это вас Антонио по голове?

- Нет. Охрана.

Охрана. В столовой. У синьора Антонио хватило ума - или еще чего - не вступать в драку. Если бы он сопротивлялся, он бы, наверное, умер, никакая охрана не успела бы. Это даже не прокол, это неизвестно что такое. По гражданскому законодательству это немотивированное нанесение телесных повреждений то ли средней тяжести, то ли и вовсе тяжких, соответственно, от 4-х до 7-ми. А по корпоративному - нет, это мы даже представлять не будем... тут мне защита не нужна.

- Значит, охрана.

- Они со мной как-то очень осторожно обошлись.

- Так. Ну-ка встаньте. М-да. Один момент... - мобильник вибрирует в нагрудном кармане. "Да? Конечно, заходи". - Так, сейчас вас проводят в медпункт.

- Не надо, я сам. - Вот только постороннего - комплекс незнакомых запахов, интонаций, движений, ощущений - сейчас и не хватает...

- Шагом марш!

Отвечать нет смысла. Кивнуть нет сил. Встать - и не на раз-два, а на медленные двадцать, каждое движение отдельно. Снаружи ничего не видно, снаружи все это выглядит очень хорошо, плавно, текуче. Повернуться. Выйти. Закрыть за собой дверь. Не напугать ни одну секретаршу. Вспомнить, где медпункт.

И за первым же поворотом - огибая угол по широкой внешней дуге - обнаружить синьору Паулу с нехарактерным для нее зеленовато-серым цветом лица. Жабья шкурка такая... Жаб Максим очень любил, но с чего бы Пауле вдруг?.. А, да. Антонио же ее муж, и любимый муж притом.

- Здравствуйте, Максим, - говорит она. Обычно она говорит "привет". - Хорошо, что я вас встретила. - "Хорошо" - это в смысле далеко не ходить, дабы доделать то, что не доделала охрана?

Это пожалуйста. А в медпункт потом и сами отнесут, если будет что. Ну... свой морг у нас тоже есть.

- Я в вашем распоряжении.

- Максим, Антонио пропал.

Кто? И главное - как? Уполз из Urgencias?

- Младший Антонио, - поправляется Паула. - Мой на месте. А он не вернулся из города. И телефон отключен. Он никогда не отключает телефон, Максим.

- А охрана что?

- Он сбежал от них сорок минут назад. Это уже не первый раз, ему непривычен такой контроль, да и он очень хорошо усвоил, что такое здесь статус племянника Франческо. Они искали, звонили - он, конечно, не брал трубку. - Паула идет по направлению к кабинету брата, Максим, разумеется, сопровождает. - Мне не сообщили, идиоты... это не ваши идиоты, это наши. Когда сообщили, я сразу позвонила - со мной он не стал бы играть в городского герильеро... телефон уже был отключен. Минут пятнадцать назад. Может быть, это все просто такие шалости, и я напрасно паникую?

- Все правильно, - твердо говорит Максим. - Паниковать не нужно, а поднять тревогу нужно.

Плыть необходимо, а жить обязательно.

Он аккуратно подхватывает Паулу под руку. Получается.

- Давайте лучше ко мне. От меня удобнее. Если это ложная тревога, прекрасно.

Безопасность детей - дела да Монтефельтро и их службы. Но Флореста - территория Сфорца. Обычно всеми дипломатическими тонкостями занимается синьор Антонио... но он вряд ли сможет это сделать даже завтра. Добродетель сама себе награда, а порок сам себе наказание.

Синьора да Монтефельтро - самая разумная женщина в этом здании, этом городе и этой стране. Пятнадцать минут - то время, что нужно, чтобы дойти от апартаментов их семейства до кабинета брата. Выслушала рапорт, перезвонила - и немедленно отправилась принимать меры. Не стала ждать, не бросилась в город, не предупредив, не сделала еще множество вещей, которые сотворили бы здешние обитатели.