Думает Вахрушка:

«Не хвалят ее люди. Может, я ошибся по малолетству, что так она мне хороша показалась да печальна».

Вахрушка потянул Ядрейку за рукав, спрашивает:

— Она красивая?

— Красивая, — говорит Ядрейка. — Да я бы на ней не женился. Моя невеста получше будет.

— Да разве у тебя есть невеста? — спрашивает Вахрушка.

Ядрейка смутился. Всей пятерней Вахрушке волосы взъерошил, по носу его щелкнул, глаза отвел в сторону и говорит:

— Есть. Я тебе ее покажу. Мы еще ее отцу с матерью не открывались, а она каждый вечер к тыну подходит, мы с ней беседуем и уже всё порешили. Она кузнеца дочь. Семья-то зажиточная, захотят ли еще меня в зятья? А не захотят, я ее выкраду! Уж мы так с ней порешили. Ты не думай, меня не ихнее добро прельстило, а сама-то она такая милая, душевная. Лобик у ней кругленький, носик пуговкой, походка уточкой, росток невысокий, слово скажет — смущается. Ох, хороша, лучше не бывает.

Вахрушка уж спал, когда дверь сеновала стукнула и разбудила его. Ядрейка стоял, прислонясь к притолоке, длинный-длинный, бледный-бледный, весь поникший, будто лапша, вытащенная из горшка.

— Что ты? — спросил Вахрушка.

В ответ Ядрейка так страшно-ужасно застонал, что у Вахрушки мороз пробежал по коже.

— Наскучила мне моя жизнь… — сказал Ядрейка. — Пойду утоплюсь! — и ничком упал на сено.

Тут он начал вертеться и крутиться: то подтянет колени к подбородку, будто у него живот схватило, то весь вытянется, то зароется головой в сено, то взбрыкнет.

Вахрушка перепугался, говорит:

— Хочешь, я тебе травку принесу, которую мы даем лошадям, когда у тех болит живот?

— Не надо мне целебной травки, а дай ты мне лучше ядовитое синее зелье, чтобы душа моя с телом рассталась, — говорит Ядрейка.

— Ой, Ядрейка, не помирай! — просит Вахрушка.

— Не желаю на свете жить! — кричит Ядрейка. — Не хочу я жить, когда разлучают нас!

— Нас с тобой? — спрашивает Вахрушка и, чтобы самому не зареветь, скорей высморкался.

— Глупый ты, — говорит Ядрейка. — Кому это надо нас с тобой — разлучать? Меня с Настасьей разлучили.

— Да кому это надо? — спрашивает Вахрушка, а голос у него уже поспокойней.

— Кузнец, злодей наш! И откуда он узнал, не пойму. Разъярился, как дикий тур, кузнечиху избил: зачем недоглядела? Настасье синяков насажал и запер ее наверху в горенке.

— А ты хотел ее выкрасть, если добром не отдадут.

— Пойди выкради! Кабы был у меня Сивка-Бурка — вещая Каурка, крылатый конь, я бы до ее окошка взмыл и унес ее. А так к ней не доберешься. Кузнец собаку с цепи спустил, она по двору бегает и зубами лязгает.

Туг Ядрейка сел, подпер щеки кулаками, вслух думает:

— И куда я ее украду? Сюда приведу, кузнец сразу догадается. Он и так грозится, что поймает меня, большим молотом из меня подков накует. Пусть убивает, мне жизнь недорога! Одно есть средство — обвенчаться мне с Настасьей в церкви. Тогда уж его власти над ней не будет, тогда уж руки коротки! Я ей глава, и нам его гнев безразличный. Только он по всему городу раззвонил, что нипочем не отдаст за меня дочку, и теперь ни один поп не решится нас обвенчать без родительского благословения. Были бы у меня лошади, я бы ее в село, в Михайлово, увез. Там не знают, повенчали бы.

— Ты ее выкради, — говорит Вахрушка, — а лошадей мы достанем. Нам ведь ненадолго, на один день.

— Как? — говорит Ядрейка.

— Алешку попросим, Олексея Онисимовича. Он за нас конюшему словечко молвит, поручится, что мы лошадей не украдем, вернем в срок. Конюший Алешке не посмеет отказать. Он ему деньги должен.

— Вахрушенька, — говорит Ядрейка, — золотой ты парень. Даром что маленький, а ума палата. Сам с вершок, голова с горшок. А как мы ее выкрадем, когда она под замком? Я сам ничего не соображу, в голове разум помутился от горя.

— Не горюй, — говорит Вахрушка. — Выкрадем!

Утром они поклонились Алешке, поговорил бы с конюшим.

— А вы лошадей не украдете? — спрашивает Алешка.

— Да побойся ты Бога! — клянется Ядрейка. — Да разве мы воры? Да когда мы что крали? Разве куренка какого-нибудь у бабы-раззявы или яблоко, а коней никогда!

— Разве девицу из горницы, а коней никогда! — клянется Вахрушка.

— Будь друг! — просит Ядрейка.

— Будь друг! — просит Вахрушка.

— Ну ладно, — говорит Алешка. — На этот раз поверю. Но смотрите! Обманете, поймаю, до смерти изобью.

Что это все его грозятся избить, а ему все едино — без милой Настасьи и жизнь не дорога.

На другой день, ни свет ни заря, постучался Вахрушка в Кузнецову избу. Там спят, не слышат. Вахрушка молотит и кулаками и каблуками, разве что головой не колотится.

Вышел кузнец сердитый да заспанный. А из-за его плеча кузнечиха выглядывает, лицо от стыда платочком прикрывает — один глаз заплыл, под другим синяк.

Кузнец как рявкнет:

— Ты чего ни свет ни заря безобразничаешь?

— Меня с княжьей конюшни прислали, — важно говорит Вахрушка. — Князя любимый конь расковался, а наш кузнец занемог. Не пойдешь ли коня подковать? Вдруг князь его с утра потребует.

Кузнечиха застрекотала:

— А пойди ты, пойди, Кузьма Федорович. Может, княжий-то кузнец надолго занемог, еще работенка перепадет.

— Баба, — говорит кузнец, — и понятие у тебя бабье. Может, это все обман? Я этого мальчишку уже раньше видал с Ядрейкой, с разбойником. Может, они это нарочно выдумали? И конь не расковался и кузнец здоров?

А кузнечиха — ох, хитра была! — вторит ему в голос:

— Вот и я то же говорю. Они, безобразники, и не такое выдумывают. С них станется, таковские. Не ходи, Кузьма Федорович, не надо ходить!

— Дура, — говорит кузнец. — Как же я не пойду, когда я князю требуюсь? Да куда же мальчишка девался? Только что здесь был и как сквозь землю провалился.

— Ой, не ходи! — причитает кузнечиха. — Может, и мальчишки никакого не было, привиделся нам со сна.

— Обоим, что ли, враз привиделся? — говорит кузнец. — Такого не бывает. Ну, я пошел. И без провожатого дорога известная.

Только кузнец скрылся из глаз, Вахрушка из кустов вынырнул и говорит:

— Пожалуйте, тещенька, ключ от замка, которым Настасья Кузьминична замкнута.

— Какая я тебе теща? — говорит кузнечиха, а сама ключ протягивает.

А на задах уже Ядрейка ждет с конями. Посадил он Настасью впереди себя, на другого коня Вахрушка взгромоздился.

Поскакали!

К полудню прискакали они в княжеское село, в пригородное.

Ядрейка Настасью с коня снял, под дерево посадил, сам побежал с попом договариваться.

Настасья сидит бледная, глазки голубые распахнула, ротик открыла, тяжело дышит, будто рыбка, из морской глубины вынутая, на сухой песок выброшенная. Её, бедняжку, от страха да от тряски укачало.

Впервой пришлось на коне скакать, она непривычная была.

Сидит она, стонет, просится:

— Домой хочу…

А Вахрушка ее уговаривает:

— Потерпи, Настасья Кузьминична! Вот сейчас повенчаетесь и домой поедем. Утри глазки-то! Сейчас я тебе водички принесу испить.

— Принеси, Вахруша! Тошно мне!

Побежал Вахрушка за водой, видит: впереди женщина идет, два ведра с водой несет на коромысле. Он ей вдогонку кричит:

— Постой, погоди, дай водицы ковшик. Девушка, вишь, сомлела, надо ее в чувство привести.

Женщина остановилась, повернулась, взглянула на него. А как взглянула, руками взмахнула, коромысло уронила, воду расплескала, не своим голосом вскрикнула:

— Вахрушенька, ты ли это?!

— Ой, матушка!

Стоят они, смотрят друг на друга, глазам своим не верят.

А как поверили, друг к дружке кинулись, обнялись. Вахрушкина мать от радости плачет, Вахрушка от счастья смеется, никак не остановится. Привелось встретиться, радость-то, радость какая!

— Сыночек ты мой, сколько лет не виделись, и не счесть мне! Не то пять годков, не то более.