Дим, как пишется „предлагаю“?

„Придлогаю“, — усмехнулся я. — А тебе зачем? Что ты пишешь?

Анонимку, — важно ответил Алешка. — Сейчас расскажу.

Он довел до конца свой труд, убрал свой язык на место и сказал:

— У меня вызрел план. Ольке нужны деньги, так? Этому… фиртурме Алтынскому нужна картина, так? Я рисую копию, мы ее вешаем в музее, а настоящую картину продаем Алтынскому за миллион баксов.

Хорошо, что я сидел в этот момент в кресле — а то бы так и грохнулся на пол.

— Что с тобой, Дим? — испуганно спросил Алешка. — Подавился?

Я закрыл сначала рот. А потом и глаза. И стал считать до ста и обратно — папа говорит: верный способ успокоиться.

— Что „девяносто два“? — спросил Алешка. Оказывается, я считал вслух.

Тут ко мне вернулся дар речи. И я завопил:

— Опять? У тебя навязчивая идея! Ты псих! Ты соображаешь? Украсть картину и продать ее за рубеж!

Подумаешь, картина, — пренебрежительно фыркнул Алешка. — „Черный квадрат“. Я таких сто штук за вечер нарисую, — точь-в-точь повторил он мамины слова.

Не сомневаюсь, — сказал я безнадежно. — Вот нарисуй и продай.

У меня за столько не купят. — Серьезно так сказал, со знанием вопроса. — У меня еще имени нет на мировом культурном рынке.

А ты думаешь, если имя есть, значит, можно любую дрянь людям впаривать?

Вот именно, — спокойно признал Алешка. Вообще-то, тут возразить трудно.

Все равно, Алексей, красть не здорово.

Да мы же не для себя! Мы хотим человеку помочь. Ведь это же ее картина! Мы просто немного пораньше ее продадим. Что тут плохого?

Слушай, иди-ка ты в школу! Хватит!

— А кто человеку поможет? Я схватился за голову:

Это все чушь собачья! Ну как ты картину продашь? Этот Алтынский по московским толкучкам не ходит. Он небось в Париже живет.

А вот! — Алешка гордо приподнял листок. — Письмо. Не знаю только, как его назвать в начале: „Дорогой товарищ Алтынский“ или „Уважаемый господин Алтынский“,

„Дорогой господин!“ — в сердцах посоветовал я.

— А что? Здорово! Классная фишка! Читай. — И он, исправив обращение, сунул мне листок с посланием.

Привожу его полностью, с сохранением стиля и содержания, но опустив невероятные ошибки.

„Дорогой господин Алтынский!

Предлагаем Вашему вниманию известную картину неизвестного художника Малеева. За 1 (один) миллион баксов“.

Здорово накатал? — похвалился Алешка, ожидая моего одобрения.

Здорово. А зачем ты „один“ еще и словом написал?

Дим, ты что, не знаешь? Так во всех денежных документах делают. Мне мама говорила. А еще я подумал: вдруг кто-нибудь письмо перехватит?

Ну и что?

Алешка сердито вздохнул, удивляясь моей тупости.

— Что, что! Единицу на четверку исправить — это элементарно, Ватсон!

Это точно. И я знаю одного человечка, который при всей его честности не один раз такую операцию проделывал.

Понял? — доканывал меня Алешка. — Переправит „кол“ на четверку и три миллиона себе хапнет. А нам только один достанется.

Тебе мало? — усмехнулся я.

Ты что! — возмутился Алешка. — Я же не для себя, а для твоей невесты стараюсь.

Какой еще невесты? — тут я совсем прибалдел.

Что я, не видел, как ты в эту балеринку влюбился? — И Алешка, передразнивая, прошелся по комнате — пятки вместе, носки врозь. Да еще и руками, как лебедь крыльями, повел по сторонам.

И тут же выскочил за дверь.

Когда я его догнал на кухне, он уже деловито, как любящий сынок, помогал маме чистить картошку.

Ладно уж, — примирительно произнес Алешка, — не буду я картину красть. Что-нибудь другое украду.

Я тебе украду, — пригрозил я.

Ну не буду, не буду. Что-нибудь еще придумаю.

И мне расскажешь!

Как получится.

Не очень обнадеживающий ответ.

А кто что хотел украсть? — спросила мама, приподнимая крышку над кипящей кастрюлей. Она вся была поглощена приготовлением обеда.

Дон Педро, — сказал Алешка.

Мама столько этих сериалов посмотрела, что там наверняка какой-нибудь Педро мелькал.

— А кого? — Мама посолила бульон, попробовала на вкус. — Сеньору Леонсию? Ну и дурак! Она на лягушку похожа.

Я не стал дослушивать их обсуждение телесериала и пошел делать уроки.

Не успел я разложить учебники, как сзади на плечо опустилась чья-то рука, и Алешкин голос произнес строго и печально:

— Сидишь? Развлекаешься? А Ростика кто спасать будет? Дядя Степа-агроном?

Почему вдруг агроном? По какой логике?

Но что верно, то верно: за всеми этими международными делами и аукционами мы чуть про бедного Ростика не забыли.

Я отложил учебники и встал. Алешка зачем-то сунул в карман новый фотоаппарат.

Пошли! — Он решительно шагнул в прихожую.

Куда?

Ростика искать.

По дороге он еще раз обрисовал мне свой план, и я еще раз его одобрил. Даже немного позавидовал: так просто решил Алешка непростую задачу.

В нашем микрорайоне все дома довольно одинаковые, только по цвету иногда отличаются. И то пока они еще не очень старые. Те, что постарше, они одного цвета — невыразительно серые.

Мы обошли школу стороной и вышли к дому в бледно-розовых тонах. Точнее — в грязно-розовых. Поднялись на четвертый этаж. Позвонили наугад, в первую же квартиру — напротив лифта.

Нам открыл „пожилой старичок“ (так его потом назвал Алешка) со стаканом чая в руке.

Вам кого? — спросил он.

Здравствуйте, — Алешка, когда надо, умел быть предельно вежливым. Я бы даже сказал — жалобно вежливым. И сразу располагал к себе собеседника. — Извините, пожалуйста, за беспокойство. Мы — учащиеся сто седьмой школы. Ищем наших выпускников на вечер встречи.

А я в ней не учился, кажется, — сказал, припоминая, старичок. Выпустил ручку двери и стал помешивать чай в стакане — желтый кружок лимона завертелся вокруг ложечки. Он еще подумал: — Я вообще учился в Саратове. Кажется…

Нет, мы не вас ищем. Мы Игоря ищем. Петелина. Мы квартиру его не помним.

Петелин? — Дедушка даже чай расплескал. — Этот обормот? У вас школа для малолетних преступников, что ли? — И он опять взялся за ручку двери и стал потихоньку ее закрывать.

Что вы! — поспешил я. — Очень приличная школа. У нас даже один Герой Советского Союза учился. Кажется…

А может, когда Игорек учился, он еще не был обормотом? — предположил Алешка.

Был, был, — заверил нас дедушка. — Шестнадцатая квартира. — И он поспешно захлопнул дверь.

Да, подумал я, судя по всему, от этого Петелина нужно держаться подальше. В хорошенькие руки попал бедный Ростик.

Тем не менее мы позвонили в шестнадцатую квартиру. Готовые в случае чего сорваться по лестнице.

Нам долго не открывали. Было тихо. Будто кто-то стоял по ту сторону двери, прислушивался и приглядывался через „глазок“.

Чего надо? — вдруг послышалось в квартире.

Игоря надо, — сказал я. — Мы из школы.

Чего? — за дверью хмыкнул противный смешок. — А не из детсада?

Защелкали замки, и дверь приоткрылась. Вылезло в щель круглое плоское лицо в больших веснушках. Поморгало глазами, поморщило лоб — соображало.

Чего надо?

Двадцатого числа мы проводим День школы, — сказал я. — И приглашаем всех наших выпускников. Вы придете? — И я сделал вид, что отмечаю что-то в блокноте. — Там будет концерт силами учащихся.

И праздничный ужин, — добавил Алешка, — силами педагогов.

Ужин? — лицо оживилось. — С напитками?

С большими напитками, — щедро пообещал Алешка. — Во весь стол.

И еще, — сказал я, — там будет Доска почета всех выпускников и их любимых учителей.

А еще мы будем во дворе выпускать стаю белых голубей! — вдруг заорал Алешка. — Белых голубей! Почтовых!

Игоряшка вздрогнул и даже немного отступил в глубь прихожей:

— А чего ты орешь? Я не глухой.

— От радости, — спокойно сказал Алешка. А я-то сразу понял, зачем он орал. И почему