Так и есть, «Ижовка»! — удовлетворенно кивнул головой Синичкин, вытащил из кармана свисток и несильно дунул в него, для проформы одной, да и чтобы уши не заложило самому. Он знал, что Мыкин не побежит, что у него имеется разрешение на духовушку, просто поболтать хотелось и узнать перспективы на включение отопления в этом осенне-зимнем сезоне.

— А, привет, Караулыч! — поздоровался Мыкин, целясь в жирную ворону, раздирающую в этот момент на мясо дохлую крысу, которая почему-то наполовину торчала из праздничной коробки со сбившимися лентами.

— Я — Михалыч, — поправил Синичкин. — Охотимся?

— Помаленьку! Вишь, тварь какая жирная!

И Мыкин нажал на курок. Пах!.. Пулька попала прямо в середину черного тела, и ворона, взмахнув черными крыльями, закружилась на месте, совсем еще не убитая, а только раненная, закаркала, роняя с клюва кровавые капли, и засмотрелась на стрелка, который с легкой брезгливостью перезарядил оружие и еще раз прицелился.

— Ишь, глазеет! — прокомментировал он и вновь выстрелил.

Ворону отбросило в сторону, она сипло каркнула в последний раз, дернула когтистой лапой, и глаза ее остекленели, выдавая пришедшую смерть.

— И чего ты их стреляешь? — поинтересовался Синичкин. — Ты вроде больше по рыбной части?

— С пяти утра каркали, суки! Спать не давали! А сегодня суббота…

Мыкин порылся в кармане и выудил из него спичечный коробок.

— Вот что я нашел, Караулыч!

И раскрыл коробок. В нем лежал кусочек чего-то с капелькой зачерневшей крови на серой плоти.

— Что это? — поинтересовался Синичкин.

— А я вот тоже гадал, что это может быть! — И Мыкин протянул коробок участковому. — На-ка, погляди!

— Что это?

— Ты гляди, гляди!

Синичкин поднес коробок к самому носу и, вглядываясь в его содержимое, чувствовал в сером кусочке что-то знакомое, но что именно — никак не шло ему на ум, ассоциации не срабатывали, и он замучился желанием получить немедленный ответ.

— Не тяни! — В его голосе прозвучали строгие начальственные нотки. — Изложи свою мысль!

— Ухо.

— Что ухо?

— В коробке ухо, — пояснил Мыкин, засовывая ружье в чехол. — Вернее, часть уха.

Синичкин напрягся и весь посерьезнел, когда разглядел и узнал в кусочке серой человеческой плоти часть ушной раковины.

— Так-так! — произнес он. — Где взял?

— Да одна из этих гадин, — Мыкин кивнул на воронью стаю, копошащуюся неподалеку, — в клюве держала! А я ее!..

— Так-так! — вновь изрек блюститель закона и задумался о том, что на вверенной ему территории произошло преступление. — А ну, дай!

Мыкин легко расстался с находкой, но попросил Синичкина вернуть впоследствии коробок, найденный здесь же на свалке, так как на нем имеется редкая этикетка, а его девятилетний сын их собирает Участковый пообещал, а затем объяснил Мыкину, что тот теперь свидетель и без уведомления властей никуда отъезжать не могущий. Мыкин расстроился и про себя подумал, что найди он в следующий раз хоть труп без головы, сигнализировать никому не станет, а поскорее уберется восвояси.

— Понял? — строго спросил капитан.

— Понял, — вяло ответил Мыкин.

На этом они расстались, и каждый пошел своей дорогой.

Вот лежит у меня в кармане ухо, — думал дорогой Синичкин. — А ведь кому-то оно вчера принадлежало, росло на голове и слушало всякие звуки природы. А сейчас трется у меня в кармане никчемной плотью и ничего не слышит, разлагается только. Да и хозяин уха, вероятнее всего, где-нибудь здесь же, расчлененный и прикопанный под мусором.

Капитан огляделся, словно пытаясь отгадать, где закопан убитый, поглядел на часы, чтобы запомнить время первой находки, прошелся еще по старательским тропинкам, но ничего подозрительного не отыскав, свернул влево к песчаному карьеру, который в этот ранний час облюбовало несколько рыбаков, выуживающих один за другим бычков, — пойманные рыбки валялись тут же, в песке, разевая свои непропорционально большие рты.

Участковый прошелся по рыболовам, поспрашивал, не видели ли те чего-нибудь подозрительного, и, получив сугубо отрицательные ответы, шел вокруг водоема лишь для проформы, дабы обойти его целиком.

На некоторое время Синичкин отвлекся от профессиональной деятельности и прислушался к своему организму. Он с удовлетворением отметил, что ляжки еще не начали болеть, но сейчас же его настроение испортилось, когда участковый вспомнил, что старуха, производящая целительную мазь, может скоро издохнуть по причине старости и тогда, вероятнее всего, придется прибегать к услугам врачей-косметологов, чтобы с помощью операции лишиться жировых отложений. А ведь это, наверное, больно — операция!.. Потом он подумал, что нужно будет шить новые форменные брюки, что тоже выльется в копеечку, а оттого стало еще более печально на душе, и Синичкин решил отдохнуть, посидеть на большом валуне, посмотреть на водную гладь — успокаивающую и настраивающую на философский лад.

Он смахнул с валуна какое-то тряпье и усадил свой зад на прохладную поверхность, поерзал им, устраиваясь так, чтобы не мешал пистолет в истертой кобуре, и вперил свой взгляд в никуда.

Я не такой, как все, — окончательно уверился капитан Синичкин. — Мне сорок четыре года, я всего лишь капитан, и у меня нет детей. Моя жена пуста, как пересохшая бочка, и сколь ее ни наполняй живым, все живое и вертлявое гибнет в ее чреве, как в серной кислоте. Моим детям могло быть уже по двадцать лет, и я мог быть уже дедушкой, которого бы любили внуки. Я бы ходил с ними на рыбалку, а когда бы они подросли, научил стрелять из пистолета… Но внуков у меня никогда не будет, и, следовательно, они никогда не научатся стрелять.

Правый глаз милиционера наполнился чистой слезой, а левый вдруг обнаружил рядом с валуном какое-то шмотье, которое он же, Синичкин, сбросил с камня, прежде чем рассесться.

Чья-то одежда, — определил участковый. — Штаны и рубаха.

Он соскользнул с валуна, как с горочки, тяжело наклонился и слегка брезгливо, двумя пальцами, зацепил вещички, поднимая их к свету. Ему стало на мгновение стыдно, так как одежда могла принадлежать какому-нибудь купальщику, но, осмотрев озеро, милиционер не обнаружил никаких всплесков, да и одежда в руках была влажной, словно пролежала здесь всю ночь, а наутро впитала росу.

Он рассмотрел вещички на свету, и в животе у него обожгло адреналином.

— Кровь! — произнес он уверенно, разглядев на рубашке рваные дыры с запекшимся по краям бурым веществом. — Кровища!

Обладая интуицией, он тут же связал кусок ушной раковины из спичечного коробка, лежащего в кармане, с этой одеждой. Он развернул рубаху во всю ширь и поднял ее к осеннему солнцу, насчитав на просвет двенадцать рваных дырок.

— Двенадцать ножевых ранений! — констатировал Синичкин с чувством удовлетворения. — Труп утоплен в озере!

И осознав всю серьезность своих выводов, он выудил из недр форменных брюк свисток и дунул в него что было сил — мощно и властно, так что рыбаков на том берегу передернуло.

— А ну! — заорал Синичкин. — А ну, кто-нибудь, вызывайте милицию! — и прокричал телефон отделения.

— А что случилось? — крикнули с противоположного берега.

— А не ваше дело! — отозвался капитан. — Погосяна спросите! И чтоб сюда ни ногой! Ясно?!.

Кто-то из рыбаков, отставив удочки, нехотя отправился искать телефон, а Синичкин тем временем сделал следующий вывод:

«Одежда не из дорогих, значит, ее хозяин человек не богатый!»

Вывод был не очень важный, другой вслед за ним не пришел, а потому милиционер еще раз убедился в правильности своей милицейской специализации — быть простым участковым, так как для розыскника у него было маловато аналитических способностей, как, впрочем, и физических данных, да и образование было малым.

От этого осознания своей малости Синичкин опять пришел в состояние грустного созерцания своего «я» и в который раз убедился, что это «я» невезучее и никому не нужное, прожитое уже на две трети. И на сей раз слезы выкатились уже из обоих глаз, спрыгнув на карьерный песок и растворившись в нем частичкой моря.