В конце он обещал все, что я пожелаю, все, что угодно. Он даже сказал это на валлийском.

Я сказал:

— Верните Сорчу.

К тому времени он пылал. Я сидел, укутавшись в халат, пока мой учитель медленно становился пеплом и костями. Ветер подхватывал пепел в воздух и уносил далеко по снегу и льду.

Я оставил его кости, где они лежали.

На закате я отнес его Философский камень в лабораторию. Положил его в атанор, печь, которую мы построили для этой цели. С одной стороны я поместил все серебро, которое собрал мой учитель. Его было немало.

На следующее утро, когда я открыл его, там лежал кроваво-темный камень и куча золота. Чистого, идеального золота. Преобразованного.

Я похоронил Сорчу О’Лоинсич на склоне холма, где одно древнее дерево настойчиво цеплялось за утес, недалеко от того места, где упала наша лошадь. Я спел ей на гэльском языке и надеялся, ветер донесет до нее мелодию. Может быть, лошадь будет там, чтобы увезти ее далеко-далеко. Я надеялся на это.

Потом я взял камень, созданный моим учителем, золото и маленькую книгу, которую он наполнил своими загадочными формулами, и вышел в мир.

Камень сделал меня богатым, но не поэтому я оставил его у себя. Я сохранил его, потому что, когда держу его, я все еще могу слышать тихий шепот Сорчи: «Я не боюсь тебя».

Но я боюсь себя.

Потому что в конце — и этому уроку научила меня Сорча — я все еще буду гадюкой, а не фермером.