Как обширный молитвенный ковер, сапфировый, шелковый, маки тянулись до серых подножий гор. Между их южной оконечностью и толпящимися вершинами виднелся ряд поблекших коричневых низких холмов – будто увядшие и усталые старики в коричневой одежде, лежат, согнув спины, спрятав лица между вытянутыми руками, упираясь ладонями в землю и касаясь ее лбом, – лежат в бессмертной позе преклонения.
Я почти ожидал, что они встанут, – и тут на одном каменистом склоне появился человек, неожиданно, с той внезапностью, в какой этих широтах при необычном свете возникают предметы. Он стоял, разглядывая наш лагерь; и в это время рядом с ним показался нагруженный пони и тибетский крестьянин. Первый помахал рукой и большими шагами начал спускаться с холма.
Когда он приблизился, я внимательно разглядел его. Молодой гигант, на добрых три дюйма выше шести футов, энергичная голова с непослушными черными волосами; приятное чисто выбритое лицо американца.
– Я Дик Дрейк, – сказал он, протягивая руку. – Ричард Кин Дрейк, недавно военный инженер в армии дядюшки Сэма во Франции.
– Меня зовут Гудвин, – я взял протянутую руку, тепло пожал ее. – Доктор Уолтер Т. Гудвин.
– Ботаник Гудвин? Я вас знаю! – воскликнул он. – Вернее, знаю о вас. Мой отец восхищался вашими работами. Вы его знали, профессор Элвин Дрейк.
Я кивнул. Итак, он сын Элвина Дрейка. Я знал, что Элвин умер за год до начала этого моего путешествия. Но что его сын делает в этой дикой местности?
– Гадаете, откуда я взялся? – ответил он на мой невысказанный вопрос. – Короткая история. Война кончилась. И я ощутил непреодолимое желание какой-то перемены. И не смог придумать ничего более иного, чем Тибет. Я всегда хотел там побывать. Ну, и поехал. Решил пробиться напрямик в Туркестан. И вот я здесь.
Молодой гигант сразу мне понравился. Несомненно, подсознательно я ощущал необходимость в товарище. И даже подумал, возвращаясь с ним в свой маленький лагерь, не согласится ли он участвовать в моих путешествиях.
Я хорошо знал труды его отца, и хотя меньше всего можно было ожидать, что у Элвина Дрейка, сухого, чопорного, всегда погруженного в свои опыты, родится такой крепкий сын, я подумал, что иногда наследственность совершает чудеса.
Почти с благоговением слушал он, как я инструктировал Чу Минга по поводу ужина, и потом постоянно поглядывал на китайца, возившегося с кастрюлями.
Пока готовилась еда, мы поговорили – немного и поверхностно, обычные новости и сплетни, какими делятся путешественники, встречаясь в пустынных местах. Но когда он расправлялся с приготовленными Чу Мингом блюдами, на лице Дрейка появилось задумчивое выражение.
Он вздохнул, доставая трубку.
– Повар чудо, а не повар. Где вы его нашли?
Я коротко рассказал ему.
Потом мы замолчали. Неожиданно солнце скрылось за плечом каменного гиганта, охраняющего западный вход в долину; в долине быстро темнело, в нее вливался поток кристально-ясных теней. Это прелюдия к чуду неземной красоты, такого не увидишь нигде больше на Земле – закат в Тибете.
Мы выжидательно смотрели на запад. Легкий прохладный ветерок подул со склонов, как посыльный, пошептался с кивающими маками, вздохнул и улетел. Маки застыли. Высоко над головами засвистел коршун. И, будто по сигналу, в западной части неба стали ряд за рядом появляться легкие облака, ныряя головами вперед в путь заходящего солнца. И цвет их постепенно менялся – от пятнисто-серебряного до светло-розового, доходя до глубокого алого.
– Небесные драконы пьют кровь заката, – сказал Чу Минг.
Как будто огромный хрустальный шар опрокинулся над небом, его голубизна быстро сменилась ясным сверкающим янтарем, а потом так же стремительно – блистающим фиолетовым цветом. Долину залило мягкое зеленоватое освещение.
И в этом свете крутые скальные откосы, как заколдованные, стали вдруг сплющиваться. Они заблестели и одновременно устремились вперед, как огромные ломти бледно-изумрудного гагата, прозрачные, светящиеся, будто за ними вспыхнуло кольцо маленьких солнц.
Свет потускнел, горы накинули на могучие плечи одеяния цвета аметиста. И тут с каждой покрытой снегом и ледниками вершины, с каждой башни, минарета, шпиля брызнули разноцветные лучи, целая армия радужных призматических сияний, какой-то упорядоченный хаос радуг.
Большие и маленькие, переплетающиеся и движущиеся, они окружили долину невероятно прекрасным поясом, как будто сам бог света прикоснулся к вечным скалам и вызвал их сверкающие души.
По темнеющему небу пробежала розовая полоска живого света – совершенно необычный чистый луч, при виде которого у наблюдателя всегда перехватывает горло, этот луч тибетцы называют тинг-па. Какое-то мгновение розовый палец указывал на восток, затем изогнулся и медленно разделился на шесть сверкающих розовых лент, медленно начал спускаться к восточной части горизонта, где навстречу ему вспыхнуло туманное пульсирующее свечение.
Я услышал, как Дрейк с трудом перевел дыхание. Самому мне тоже перехватило горло.
Шесть лент раскачивались, двигались из стороны в сторону по все увеличивающейся дуге, как будто свисают со скрывшегося за горизонтом шара, который их породил, как маятники.
Все быстрее и быстрее раскачивались шесть лучей – и затем распались, разделились, будто их сжала и разорвала невидимая гигантская рука.
Какое-то мгновение оборванные концы бесцельно дрожали, потом повернули вниз, устремились на восток, в хаос вершин, и быстро исчезли. На долину опустилась ночь.
– Боже! – прошептал Дрейк. – Как будто кто-то протянул руку, дернул эти лучи и стащил их вниз – как ниточки.
– Я тоже видел, – я недоумевающе пожал плечами. – Видел. Но раньше никогда подобного не было.
– Целенаправленно, – прошептал Дрейк, – сознательно. Как будто кто-то потянулся, поиграл лучами, разорвал их и потащил вниз, словно ивовые прутья.
– Это дьяволы, которые живут здесь, – дрожа, сказал Чу Минг.
– Какой-то магнитный феномен. – Я был сердит на себя за приступ паники. – Луч может изменить свое направление, проходя через магнитное поле. Конечно, так оно и было. Несомненно.