– Ничем, штандартенфюрер. – Герда выпрямилась и подняла подбородок. Её невысокая, исключительно пропорционально сложенная фигурка будто напружинилась. – Завтра суббота, и я абсолютно свободна.

Рейтер заметил, как лицо Людвига заострилось.

– Я приглашён в чилийское посольство. Мне нужна спутница на завтрашний вечер, приятной наружности и политически грамотная. Не согласитесь ли вы сопровождать меня?

– С удовольствием! – Её серые глаза смотрели с откровенной расчётливостью. – Как мне одеться?

– Не слишком вызывающе. – Он приблизился к Герде ещё на шаг. – Напишите мне ваш адрес, я заеду за вами в пять часов.

Она быстро написала несколько слов в раскрытой тетради и, согнув листок и тщательно прогладив место сгиба, оторвала ровную полоску бумаги. Протягивая адрес, она впервые взглянула на Карла Рейтера как на мужчину. Он обладал идеальной эсэсовской внешностью: аккуратный овал лица, прямой нос, выразительные синие глаза, красивые тонкие губы. Чёрная форма сидела на его атлетической фигуре безукоризненно, подчёркивая узкие бёдра и широкие плечи.

– Что ж, до завтра.

Едва он скрылся за дверью, Людвиг Брегер быстро приблизился к Герде и вцепился ей в локоть.

– Что это значит? – сурово спросил он, понизив голос до едва слышного. – Почему ты сказала, что свободна завтра?

– А что?

– Мы же собирались отпраздновать мой день рождения.

– Прости, у меня просто вылетело из головы. Не побегу же я за Рейтером отказываться. И вообще… – Она не докончила и отвернулась, недовольно наморщив носик.

– Ты просто сучка! – прошипел Людвиг ей в самое ухо.

На следующее утро Герда Хольман записала в своём дневнике: «6 января 1940 года. Сегодня иду со штандартенфюрером Рейтером на бал в чилийское посольство. Сгораю от любопытства, не терпится узнать, что представляет собой пресловутый высший свет и чем же все эти “благородные господа” отличаются от нас».

Уже за час до приезда Рейтера она была готова и ждала, потягивая чёрный кофе из миниатюрной фарфоровой чашки. Из включённого радиоприёмника, стоявшего в углу комнаты возле серванта, доносился чеканный голос диктора: «Мы, немцы, требуем от самих себя того, чего никто не ожидает – мы хотим большего! Мы хотим всего! Если ныне мы видим молодёжь, с энтузиазмом марширующую под знамёнами, на которых изображена свастика, мы радуемся, что новое поколение не стоит в стороне, как это было вначале, и выражаем надежду, что нынешнее государство вполне открыто для молодёжи. А когда кричим, обращаясь к ней: “Хайль Гитлер!” – мы одновременно славим Ницше, учившего нас чувствовать гордость за свои деяния и не делать ничего с сожалением…»

Услышав рокот подъехавшего «мерседеса», Герда быстро поднялась, огладила тёмно-синее платье с высоко поднятыми плечиками, проверяя, нет ли где неаккуратных складок, бросила беглый взгляд в зеркало, в порядке ли волосы, и твёрдым шагом прошла в коридор.

Как только раздался стук в дверь, она отперла замок.

– Здравствуйте. Вы чудесно выглядите, фройляйн Хольман, – сказал Карл, не успев войти внутрь. На плечах его длинного серого плаща темнели следы нескольких упавших только что дождевых капель. На его голове не было фуражки, и Герда решила, что начальник был одет в штатское, а не в привычную форму.

– Благодарю за комплимент, штандартенфюрер.

– Это не комплимент, а констатация факта.

Он прошёл в комнату и повернулся к Герде. Она стояла в двух шагах от него.

– У вас великолепное тело, фройляйн. – Его голос звучал официально. – Насколько я помню, вам двадцать три года. Вы когда-нибудь рожали?

– Да, два года назад.

– По вашей фигуре не скажешь.

Он оглядел комнату, но не увидел ни малейшего намёка на присутствие малыша.

– Не похоже, что здесь есть ребёнок.

– Он на воспитании у государства. Я родила его в «Лебенсборне».[1]

– В «Лебенсборне»? Похвально. Вы стараетесь всюду внести свою лепту.

– Мне радостно сознавать, что я вношу реальный вклад в развитие Германии, штандартенфюрер! – громко ответила она.

– Ну-ну. – Он небрежно махнул рукой. – Мы с вами не на собрании, Герда. Вы позволите называть вас по имени?

– Разумеется. Буду польщена.

– Скажите, Герда, а гауптшурмфюрер Брегер часто балуется коньяком в рабочее время?

– Случается. Он плохо переносит наши эксперименты. – Она смотрела прямо в глаза Рейтеру.

– Да, – кивнул Карл, – многие наши товарищи страдают недостатком мужества. Все мы воспитаны излишне чувствительными. Надо подумать… Может, ввести официальную норму шнапса для тех, кто участвует в экспериментах такого рода? Знаете, в лагерях, где из числа заключённых производится отбор близнецов для Института расовой гигиены, эсэсовцам выдают в качестве поощрения по сто граммов колбасы и двести пятьдесят граммов шнапса.

– Неужели? – изобразила удивление Герда.

– Значит, вы утверждаете, что Брегер близок к нервному расстройству?

– Я ничего такого не говорила, штандартенфюрер. Я лишь заметила, что руководитель лаборатории нелегко переносит наши эксперименты. Но никаких выводов я не делаю. Людвиг Брегер – честный член партии и предан делу национал-социализма…

– Он ваш любовник? Жених?

– Мы встречаемся иногда.

– У него хорошая внешность. Но характер слабоват, вы не находите? – Рейтер взглянул на часы. – Я освободился раньше, чем предполагал, – сказал он и прошёл в комнату, расстёгивая плащ. – У нас с вами почти час в запасе. Вижу, вы пили кофе. Угостите?

– Сию минуту.

– Обождите.

Карл поманил её пальцем. Она приблизилась, и он взял её за руку.

– Хочу ещё полюбоваться вами. Мне на редкость повезло, что я заполучил такую привлекательную спутницу. Повернитесь-ка кругом.

Она повиновалась. Тяжёлая ткань платья лениво колыхнулась, подол плавно приподнялся и опустился.

На губах Герды застыло подобие улыбки, за которым легко угадывались и удовлетворённое тщеславие, и рабская готовность услужить.

Карл Рейтер придержал женщину ладонью за плечо. Внезапно он оказался вплотную к ней и привлёк её к себе. Она увидела прямо перед собой его синие глаза.

– Я хочу вас, – властно произнёс он. – Надеюсь, вы не сочтёте моё желание неприличным.

– Женщины Германии не вправе отказывать воинам СС. – Улыбка на её лице стала шире, обнажились ровные белые зубы, между раскрывшимися губами блеснула тонкая нить слюны.

Карл прикоснулся ртом к её губам, скользнул по ним языком. Она мгновенно ответила ему так же, затем отстранилась слегка и сказала:

– Вам нужно раздеться.

Он ухмыльнулся и снял плащ. Как Герда и ожидала, Рейтер был в костюме. На сером лацкане ядовито выделялась пуговка красного значка СС с золотистой свастикой. Никаких других значков не было.

Герда помогла ему раздеться.

Штандартенфюрер был великолепно сложён и напоминал одно из тех символизировавших мощь Рейха мраморных изваяний, которые в последние годы появились в культурных центрах по всей Германии. В первую очередь в глаза бросались рельефные мышцы живота и груди. И конечно, половой орган Рейтера – крупный, твёрдый, готовый к беспощадной атаке на женскую плоть.

Герда невольно сглотнула при виде налитого силой члена. В её постели побывало немало мужчин, но такого – выразительной анатомической формы – ей не доводилось видеть. Обычно высокопоставленные партийные чиновники и офицеры, с которыми она сходилась, не имели ничего общего с провозглашаемыми ими идеалами арийской расы. Они были вялые, дряблые, спившиеся, их приходилось подолгу разогревать, перед тем как они приобретали способность к соитию.

– Вы всегда так быстро включаетесь в дело, штандартенфюрер?

– Есть вещи, которые заряжают меня мгновенно.

– Похоже, я отношусь к этой категории. – В её глазах зажёгся циничный огонёк.

Герда провела пальцами по направленной на неё мужской тверди, сначала сверху от основания до блестящей круглой головки, затем обратно. Её глаза закрылись, она стиснула руку, и ей почудилось, что она сжимала камень. Её колени подкосились от нахлынувших эмоций, и она едва не упала. Рейтер подхватил её, перевернул, прижав спиной к своей груди, и принялся расстёгивать застёжку платья.