Да и зима прошла, прямо сказать, бездарно. По своему обыкновению, он праздновал лентяя. Экзамены не сданы и курсовые, понятно, не написаны. Нет, все, что полагалось, то есть лекции, он прослушал. Столбец автографов в потрепанной зачетке свидетельствует о том, что преподаватели долг свой выполнили и тихо испарились, а теперь долги остались только за ним, на немощных плечах его. Слова, слова… как они утомляют. Даже свои собственные, не говоря о чужих. В этой обыденной реальности мотается он с квартиры на квартиру, неприкаянный и без постоянного заработка. Если бы не частные уроки отстающим ученикам, — тоже время от времени, — давно бы ноги протянул. Скоро тридцать, и на привянувшей макушке предательски просвечивает лысина. Близорукость ставит многое под сомнение. Сны наводят тоску, а главное — все одно и то же и никакого сюжета: мертвая желтая равнина, лишь изредка, в «удачные» ночи появляются на ней чахлые деревца и голая баба. На развеселых студенческих сабантуях на него уже поглядывают с кривой усмешкой. Неизменный гвоздь программы — «весь вечер на ковре наш пьяный друг». Нет такой вечеринки, которую бы он пропустил. Тут он пока нужен. Ничто так не вписывается в интерьер и не сближает окружающих, как его бесцветный, «рыбий» облик. Многие из бывших однокурсников давно обзавелись дипломами и теперь каждое утро спешат с толстыми тяжелыми портфелями. А за полдень, возвращаясь со службы, бывает, столкнутся с серым ночным мотыльком, только что продравшим глаза, который в поисках пропитания выполз на свет Божий. Те, кто наслышан про его беспутный образ жизни, торопливо отводят его в сторону, чтобы с притворной досадой и жалостью дружно прописать лечение: «Одиночество!» Ему необходимо побыть одному. Он не лишен способностей, и сообразительностью Бог не обидел. Ему надо только закалить волю.

И всякий раз разводит руками — жест фальшивого отчаяния, — прислоняется к первой попавшейся стене и, обозначив дрожь в коленках, вопрошает слабым голосом:

— Но где? В самом деле, где?

Да, ему положительно нужно одиночество. Переосмыслить многие старые понятия, попытаться сосредоточиться на все более овладевающей им гнетущей усталости, проникнуть в ее суть. Но тогда он должен попасть в тюрьму, настоящую, без поблажек. Он себя знает (вымученная улыбка): стоит найти норку, юркнуть в нее, как тут же выясняется, что она сквозная. Туннель. Нет уж, увольте от одолжений. Либо — либо.

Одни принимают эти малоубедительные доводы, растерянно пожимают плечами и уходят. Но другие, настоящие друзья, чьим женам он симпатизирует, парочка без году неделя доцентов, те, кто напоминает ему о прекрасных днях юности и еще не забыл удивительные по своей оригинальности и глубине высказывания, которыми он щедро и непринужденно сыпал, когда они еще все вместе сидели на студенческой скамье, те, кому небезразлично его будущее, отлично понимают, что надвигающаяся весна для него во сто крат опаснее, поскольку его отношения с их женами, до сих пор протекавшие вяло и безболезненно, под воздействием небесной голубизны начнут бурно прогрессировать. Вполне естественно, что в один прекрасный день они «неожиданно» встретят его на улице и, просияв, воскликнут: «Вот что, голубчик, мы наконец нашли для тебя панацею от всех бед!» И он весь обратится в слух и выкажет радостную готовность немедленно принять их советы, но в глубине души слукавит, предусмотрительно оставив себе широкий путь к отступлению.

— Ну?

Лесной сторож. Он служит лесу. Спасает лес от пожаров. Да, это нечто принципиально новое. Причем работа легкая, мечта, а не работа. Полное, абсолютное уединение, и там он сможет собрать воедино осколки своего Я.

Где они откопали эту идейку?

В прессе, конечно. В тихом шелесте ежедневных газет.

Он поражен. До гомерического, почти истерического хохота. С чего вдруг? Что за мысль? Лес… Какой лес? А что, тут водятся леса? Ну, учудили!

Но они — сама серьезность. И на сей раз непреклонны. Не успевает он толком переварить сказанное, как они уже поджигают мосты, с такой тщательностью наведенные им для очередного бегства.

Сам же говорил: либо — либо. Ну вот!

Он деловито смотрит на часы, будто куда-то спешит, но… неужто не вспыхнет в нем хоть одна крошечная искорка?

До чего же он сам себе противен.

И вот ранней весной и еще более ранним утром он прибывает в Управление лесохозяйства. Контора залита солнцем. Ходят люди. Женщина, мужчина. Еще женщины. Он медленно переступает порог, ощущая в кармане приятную тяжесть пачки блестящих рекомендательных писем. Телефоны встречают визитера веселыми трелями. Управляющий лесохозяйством, человек положительный, прокладывающий путь к почтенной старости, тонко (насколько позволяет чин) усмехается себе под нос. К чему так много шума? Ради одной неприметной службы для одного маленького человечка. И потому он любопытствует взглянуть на Соискателя, вот-вот приподнимется в знак приветствия. Безжизненный островок в середине макушки выставляет гостя в выгодном свете. Обладатель такого «украшения» невольно вызывает доверие, и дело даже не в должности, за которой он явился.

— Вы уверены, что именно это вам нужно? Смотрителя Леса ждет тягостное одиночество. Только люди грубой организации, знаете ли, способны вынести подобное. Что вы намерены писать? Диссертацию?

Увы, к величайшему сожалению, до степени еще далеко. Сперва надо закончить институт.

Да, он упустил уйму времени.

Нет, семьей он не обременен.

О да, в очках он зорче сокола.

Работа, мягко разъясняет Управляющий, предназначена для людей с определенными социальными обстоятельствами и вовсе не рассчитана на, как бы это сказать, романтиков, ха-ха, этаких ученых умников, бежавших в отшельничество… Но он готов сделать разок исключение и принять ученого в свое суровое товарищество. А то уж так ему надоели ущербные с их обстоятельствами, калеки, знаете ли, колченогие и тихие помешанные. Случится, к примеру, пожар, и до приезда пожарных эти будут стоять и со смертельным ужасом взирать на стихию. Ни мешковиной огонь не прибьют, опасно, видите ли, ни земляной заслон не выроют. Иной раз пошлешь на объект такого вот недоделанного, а сам, верите ли, бессонницей маешься: что если по социальным или другим каким причинам ему дурь в башку ударит и он собственноручно Лес-то и подожжет. Управляющему почему-то думается, что приятный господин, сидящий напротив, хоть и человек духовно-творческого склада, вовремя осознает свой долг, отложит книжки и вступит в битву с пожаром. Тут, знаете ли, вопрос основополагающих ценностей.

Тысяча извинений, пусть Соискатель напомнит, каковы его планы. Диссертация?

И опять виновато расшаркивается. Увы, увы, увы! Ему бы до диплома дотянуть, какая уж диссертация. Да, профукал, профукал времечко. Нет ни жены, ни детей, один как перст.

Зовут молоденькую секретаршу.

Настает торжественный момент подписания трудового соглашения. Скромненько — на полгода: весна, лето (о, лето — опасная пора!), первая половина осени. Дисциплина, ответственность, бдительность, условия увольнения и окончательного расчета. Пока он проглядывает текст, царит гробовая тишина. Управляющий и молоденькая секретарша держат наготове перо, но он предпочитает воспользоваться своим. Расписывается — вот тут, тут и тут, пожалуйста. Первая зарплата пятого апреля. Теперь самое время облегченно вздохнуть и растянуться в кресле. От усталости нет сил шевельнуться. Не привык рано просыпаться. Он старательно симулирует общительность и заинтересованность. Спрашивает о площади лесных массивов, о высоте деревьев. По правде говоря, заявляет он с сомнамбулической наглостью, до сих пор ему не встречались в этой стране настоящие леса. Несколько вековых рощ — да, но вряд ли (ха-ха-ха) своим появлением они обязаны «национальным службам». О да, по радио он постоянно слышит о лесах, которые без устали сажают в честь этого, этого и особенно этого… почему-то их пока не видно. Деревья растут медленно… все больше невысокие попадаются… вообще-то он понимает… безводные земли… слышал, что за границей…