Это звучало так аристократично! Ботинки барона скрипели, монокль в глазу сверкал, и выглядывавший из кармана платочек и все платье распространяли крепкий аромат резеды.

Девушка боязливо отодвигалась от барона да украдкой поглядывала на него, и всякий раз, когда он обращался к ней, — а он то и дело пытался вызвать ее на разговор, — вздрагивала и отвечала коротко, каким-то чужим, ей самой незнакомым голосам. Она старалась следить за пьесой, которая называлась "Матяш будет королем".[25] Ах, как красив был маленький Матяш в своем длинном в сборку кунтуше, расшитом цветами, и как величественна его матушка — Эржебет Силади, одетая в простую крестьянскую поддевку, но украшенную золотыми бумажными лентами и звездочками, вырезанными тоже из бумаги!

В перерыве после второго действия барон на некоторое время исчез. Вернулся он с коробкой конфет и пакетом миндаля в сахаре для Аполки.

Девушка вопросительно посмотрела на Кливени, не зная, принимать ли ей угощение. Тот одобрительно подмигнул, и Аполка тотчас же принялась грызть миндаль, который весело похрустывал на ее белоснежных зубках, сверкавших из-под вишнево-красных губ.

— Ах, — беспрестанно вздыхала она. — Пора бы нам и домой, дядюшка. Может быть, тетушке плохо.

Кливени сердито прикрикнул на нее:

— Будет тебе причитать! Твоя тетушка живуча, как кошка. Ничего с ней не случится, хоть через дом ее перебрось. А коли уж пришли, надо посмотреть представление до конца. Больше того, раз тетушка больна, дома нам нечего надеяться на ужин, так что ужинать пойдем в ресторан.

— И мне тоже идти, дядюшка? — спросила она робка.

— И тебе, детка.

Милослав также был в театре. В антракте он подошел к ним, чтобы поговорить с Аполкой, рассказал ей, о чем будет речь дальше и как в конце пьесы сорок тысяч человек, собравшись на льду Дуная, провозгласят маленького Матяша королем.

— Ой, как интересно! — воскликнула Аполка, которая была всей душой на стороне брошенного в темницу маленького Хуняди.

Милослав сообщил также, что завтра из-за примадонны театра состоится дуэль между Анталом Смяловским и Дюри Калиной, а сегодня вся труппа артистов будет ужинать в "господском ресторане".

— Мы тоже идем туда после спектакля, Милослав. Надеюсь, ты пойдешь с нами?

— Разумеется.

— Если разрешите, — вмешался в разговор Пал Бехенци, — я присоединяюсь к вам.

— Вы окажете нам большую честь, — отвечал Кливени и представил барону Милослава Тарноци.

После спектакля они вчетвером отправились в ресторан, где заняли столик в углу. Бехенци заказал французского шампанского и первый бокал осушил за "прекраснейший цветок Жолны".

— Клянусь богом, мне хотелось бы вновь стать двадцатипятилетним. Что вы скажете на это, мадемуазель?

Аполка ничего не сказала, только потупила глаза.

— Стар только тот, кто чувствует себя стариком, — весело возразил писарь. — Выпьем, господа. Твое здоровье, Милослав! Ты тоже отведай вина, хоть пригуби бокал, моя крошка! Правда ведь, хорошее вино? А? Постой, у тебя растрепалась прическа, Аполка.

В самом деле, большая пышная прядь волос упала Аполке на плечо. Писарь подхватил прядь рукой, потер волосы между пальцами, как купец, пробующий сукно на мягкость, и, многозначительно глянув на Бехенци, прищелкнул языком.

— Хороши, а?

Милослав порывисто вскочил:

— Кливени, я закачу тебе пощечину!

Кливени был взбешен; он сразу стал багровый, как свекла.

— Ты — мне? Мне, Кливени? Какой-то молокосос смеет грозить Кливени! А по какому праву? Какое отношение ты имеешь к Аполке? Эта девица моя, я ее кормлю и делаю с ней, что хочу! — закричал писарь, засучивая рукава. — А ну, тронь попробуй!

Барон Бехенци слыхал только часть перебранки, потому что в этот момент его окликнул начальник будетинского гарнизона, проходивший мимо их столика.

— Добрый вечер, Пал! А ты что тут делаешь? Бехенци поднялся из-за стола и любезно потряс его руку.

— Вот приехал немного поразвлечься в Жолну.

— Ах, вот оно что! — шутливо отозвался начальник гарнизона, покосившись на бутылки шампанского. — Для тебя, как я вижу, уже не май, а июль наступил.

— Нет, что ты! Июльскую сумму я еще не трогал. — Я — рачительный хозяин. Сейчас живу еще на деньги, что выручил от продажи колокола. И еще кое-что осталось: негодяи-криванковцы платят мне в рассрочку.

— Черт побери, — захохотал начальник гарнизона, — мне об этом уже кое-что говорил твой сын.

— А! — нагло ухмыльнулся Бехенци, провожая приятеля к столику под зеркалом, где расположилось несколько офицеров. — И где же ты встречал моего дражайшего отпрыска?

— Он сейчас пребывает в Недеце, у моего двоюродного брата.

— У сумасшедшего? Что он, сердится на меня?

— Развлекается! Но, как вижу, ты занимаешься тем же, старый плут! Где ты подцепил этот цветочек?

— Великолепная пташечка, не правда ли? Совершенно случайно наткнулся на нее.

— А что же, из этих?..

— Будет из этих! Клянусь богом, имей я сейчас в руках свои пять тысяч форинтов… Но ты только посмотри, что за фигура, что за лицо, какие формы…

Они повернулись к столику, у которого сидела Аполка. Но в это время туда смотрели уже все, кто находился в ресторане, так как атмосфера за столиком Кливени совсем накалилась. Молодой Тарноци, схватив со стола бокал, швырнул его в лицо Кливени. Тот взревел, как раненый бык, и ринулся с кулаками на Милослава. Побледневшая Аполка загородила было своим телом Милослава, закричав: "Ой, не троньте его, не троньте!"

Но писарь рявкнул на нее:

— Растопчу, лягушка! — опрокинул стол и стулья и, намотав на руку сверкавшие, как золото, Аполкины волосы, отбросил рыдающую девушку к противоположной стене, а другой рукой принялся душить молодого человека.

Хозяин ресторана, буфетчик и кое-кто из гостей бросились к ним, чтобы прекратить драку, как вдруг дверь ресторана распахнулась, и на пороге появилась запыхавшаяся старая тетушка Кувик. Пробравшись к Кливени, она крикнула хриплым голосом:

— Жена ваша умерла! Умерла барыня! Умерла! Кливени тотчас же узнал хриплый голос тетушки Кувик и обессиленно отпустил шею Милослава.

— Умерла… — пробормотал он, тупо уставившись перед собой.

Мысленно он представил себе покойницу, ее высохшие руки, лицо и заострившиеся черты, и ему стало не по себе, мороз пробежал по спине; тут же он подумал, какие расходы, предстоят на похороны, и мысленно выругался. Затем он снова повернулся к Милославу, и снова в глазах его вспыхнул гнев.

— Счастье твое, что она умерла! — буркнул он и, как подобает истинному христианину, печально понурив голову, медленно прошел к вешалке за шляпой.

— Пошли, тетушка Кувик! — крикнул он старухе, на ходу вынув из кармана платок с вышитыми в углах конскими головами, вытер пот со лба, потом, будто вспомнив что-то, приложил его и глазам. — Так было угодно богу? Его святая воля, ничего не поделаешь! Идем, Аполка!

С этими словами он потянулся, чтобы взять девушку за руку, но та холодно ее отдернула.

— Ну, полно, не сердись, ведь я же не хотел тебя обидеть! Кливени схватил девушку за плечо и потащил ее за собой.

Аполка не сопротивлялась; она шла машинально, ничего не чувствуя и ни о чем не думая, и громко горько рыдала. А у бедного Милослава прямо сердце разрывалось при виде этой сцены. Бехенци бежал за ними до самой двери.

— Очень жаль, господин Кливени, я весьма сожалею! До скорого свидания, прекрасная Аполка!

Девушка ничего не сказала ему в ответ, зато писарь оглянулся и, увидев еще две непочатых бутылки шампанского в ведре со льдом, горестно вздохнул:

— Бедная Жужанна, бедная Жужанна, вот уж не вовремя ты умерла!

На улице было темно, по небу ползли черные тучи, угрожая дождем, но, поскольку, согласно календарю, должна была светить луна, керосиновые фонари не горели даже на базарной площади. Воздух был такой теплый и душный, что и листок не шелохнется. На колокольне громко, гулко пробило одиннадцать. В такую пору Жолна словно вымирает. Если в окошке теплится огонек одинокой свечи, значит, в доме кто-нибудь болен. Улицы совершенно пустынны, разве что прошмыгнет охотящаяся за мышами кошка, сверкнув в темноте зелеными огоньками глаз. — Надо бы фонарь, тетушка Кувик! — сказал писарь старухе, то и дело спотыкавшейся на ухабистой дороге. — А ты, Аполка, держись за меня, ведь я так знаю дорогу, что могу с завязанными глазами добежать до дому — дело привычное.