— А, что там, все хорошо, что хорошо кончается.

— Я очень обязан тебе, старина, — сказал больной.

Мистер Пауэр замахал руками.

— Те двое, которые были со мной...

— А кто с вами был? — спросил мистер Кэннингем.

— Один субъект. Забыл, как его зовут. Черт, как же его зовут? Такой маленький, рыжеватый...

— А еще кто?

— Харфорд.

— Гм, — сказал мистер Кэннингем.

Все примолкли. Было известно, что он черпает сведения из секретных источников. В данном случае междометие имело нравоучительный смысл. Мистер Харфорд иногда возглавлял небольшой отряд, который по воскресеньям сразу же после мессы отправлялся за город в какую-нибудь пивнушку подальше, где вся компания выдавала себя за путешественников[4]. Но спутники мистера Харфорда никак не могли простить ему его происхождения. Он начал свою карьеру с темных делишек: ссужал рабочим небольшие суммы под проценты. Впоследствии он вошел в долю с коротеньким толстеньким человечком, неким мистером Голдбергом из Ссудного банка на Лиффи. И хотя с евреями его связывал лишь их старинный промысел, друзья-католики, которым приходилось туговато, когда он сам или его доверенные лица подступали с закладными, втайне торжествовали, что у него родился сын-идиот, и видели в этом справедливую божью кару, настигшую гнусного ростовщика. Правда, в другие минуты они вспоминали его хорошие черты.

— Куда он только делся, — сказал мистер Кернан.

Он хотел, чтобы подробности этого происшествия остались неизвестными. Пусть уж лучше друзья думают, что произошла какая-то ошибка, что они с мистером Харфордом случайно разминулись. Его друзья, отлично знавшие, как мистер Харфорд ведет себя на попойках, молчали. Мистер Пауэр снова сказал:

— Все хорошо, что хорошо кончается.

Мистер Кернан сейчас же переменил разговор.

— А славный он парень, этот студент-медик, — сказал он. — Не будь его...

— Да, не будь его, — сказал мистер Пауэр, — пришлось бы посидеть неделю за решеткой, без права заменить наказание штрафом.

— Да, да, — сказал мистер Кернан, стараясь припомнить. — Теперь припоминаю, там был полицейский. Славный паренек, кажется. Не понимаю, как все это произошло.

— Произошло то, что вы наклюкались, Том, — сказал мистер Кэннингем внушительно.

— Что правда, то правда, — в тон ему ответил мистер Кернан.

— Кажется, это вы спровадили констебля, Джек, — сказал мистер Мак-Кой.

Мистер Пауэр был не в восторге, что его назвали по имени. Он не отличался чопорностью, но не мог забыть недавнюю выходку мистера Мак-Коя. Мак-Кой объявил, что его жена собирается в турне по стране. Хотя никакого турне не было и в помине, он выцыганил у знакомых чемоданы и портпледы. Мистер Пауэр возмущался не столько тем, что он сам оказался жертвой, сколько тем, что это было низкопробное мошенничество. Он ответил на вопрос, но при этом сделал вид, что он исходил от мистера Кернана.

Рассказ привел мистера Кернана в негодование. Он никогда не забывал, что он гражданин Дублина, желал, чтобы его отношения с городом были основаны на взаимном уважении, и возмущался всяким оскорблением, нанесенным ему теми, кого он величал деревенскими чурбанами.

— Неужели для этого мы платим налоги? — спросил он. — Чтобы кормить и одевать этих дуралеев... а они — дуралеи, больше ничего.

Мистер Каннингем рассмеялся. Он был служащим полицейского управления только в служебные часы.

— А чего от них еще ждать, Том? — сказал он.

И, подражая грубому провинциальному выговору, он скомандовал:

— Сорок пять, лови свою капусту!

Все засмеялись. Мистер Мак-Кой, которому хотелось во что бы то ни стало влезть в разговор, притворился, будто никогда не слышал этой истории. Мистер Каннингем сказал:

— Знаете, дело происходит в казарме, где обламывают этих здоровенных деревенских верзил. Сержант выстраивает их всех в одну шеренгу вдоль стены с тарелками в руках. — Он подкрепил свой рассказ комическими жестами. — Обед, знаете. А на столе перед ним здоровенная миска с капустой, а в руках здоровенный уполовник, величиной с лопату. И вот берет он полный уполовник капусты и швыряет ее через всю комнату, а те, бедняги, должны ловить, каждый на свою тарелку: сорок пять — лови свою капусту!

Все снова рассмеялись, но мистер Кернан продолжал возмущаться. Он сказал, что следовало бы написать об этом в газету.

— Эти обезьяны в мундирах, — сказал он, — воображают, будто они имеют право командовать всеми. Уж не вам, Мартин, говорить мне, что это за публика.

Мистер Кэннингем согласился, но с оговоркой.

— У нас так же, как всюду, — сказал он. — Попадается дрянь, а попадаются и хорошие люди.

— Да, конечно, попадаются и хорошие люди, не спорю, — сказал мистер Кернан, удовлетворенный.

— А все-таки лучше не иметь с ними никакого дела, — сказал мистер Мак-Кой. — Так я считаю.

Миссис Кернан вошла в комнату и, поставив на стол поднос, сказала:

— Угощайтесь, пожалуйста.

Мистер Пауэр встал, собираясь исполнять обязанности хозяина, и предложил ей свой стул. Она отказалась, говоря, что ей надо гладить, и, перемигнувшись за спиной мистера Пауэра с мистером Каннингемом, пошла к двери. Супруг окликнул ее:

— А для меня у тебя ничего нет, пупсик?

— Для тебя? Шиш с маслом для тебя, — язвительно сказала миссис Кернан.

Ее супруг крикнул ей вдогонку:

— Для мужа — ничего!

Его жалостливый голос и смешная гримаса вызвали всеобщий смех, под который гости стали разбирать свои стаканы с портером.

Джентльмены осушили стаканы, поставили их опять на стол и с минуту просидели молча. Потом мистер Кэннингем повернулся к мистеру Пауэру и сказал как бы вскользь:

— Вы кажется, сказали, в четверг вечером, Джек?

— Да, в четверг, — сказал мистер Пауэр.

— Превосходно! — быстро сказал мистер Кэннингем.

— Можно бы встретиться в баре Мак-Аули, — сказал мистер Мак-Кой. — Это, пожалуй, удобней всего.

— Только не опаздывать, — серьезно сказал мистер Пауэр, — а то там будет полно народу.

— Давайте назначим на половину восьмого, — сказал мистер Мак-Кой.

— Превосходно! — сказал мистер Кэннингем.

— Итак, решено, в половине восьмого у Мак-Аули!

На секунду воцарилось молчание. Мистер Кернан ждал, посвятят ли его друзья в их планы. Потом он спросил:

— Что это вы затеяли?

— О, ничего особенного, — сказал мистер Кэннингем. — Так, сговариваемся насчет одного дельца в четверг.

— В оперу, что ли, собрались? — сказал мистер Кернан.

— Нет, нет, — сказал мистер Кэннингем уклончивым тоном, — это всего лишь одно дельце... духовного порядка.

— А, — сказал мистер Кернан.

Снова наступило молчание. Потом мистер Пауэр прямо сказал:

— Если по правде, Том, мы собираемся говеть.

— Да, — сказал мистер Кэннингем, — мы с Джеком и вот Мак-Кой — мы все решили почиститься с песочком.

Он произнес эти слова просто, но с чувством и, ободренный своим собственным голосом, продолжал:

— Видишь ли, уж если говорить откровенно, так все мы порядочные негодяи, все до единого. Да, все до единого, — добавил он с грубоватой снисходительностью, обращаясь к мистеру Пэуэру. — Признайтесь-ка!

— Признаюсь, — сказал мистер Пэуэр.

— И я признаюсь, — сказал мистер Мак-Кой.

— Вот мы и решили все вместе почиститься с песочком, — сказал мистер Кэннингем.

Какая-то мысль, казалось, осенила его. Он вдруг повернулся к больному и сказал:

— Знаете, Том, что мне пришло сейчас в голову? Присоединялись бы к нам: без четырех углов дом не строится,

— Хорошая мысль, — сказал мистер Пауэр. — Вот и пошли бы все вчетвером.

Мистер Кернан ничего не сказал. Предложение мистера Каннингема ему ничего не говорило, но, чувствуя, что какие-то религиозные организации пекутся о нем, он счел своим долгом, ради поддержания достоинства, проявить некоторое упорство. Он довольно долго не принимал участия в разговоре, а только слушал с видом спокойной враждебности, как его друзья рассуждают об иезуитах.