Я вас, я вас, — замашет на них дедушка Назар палкой.

А зайцы укатят арбуз в рощу, спрячутся в кустах и едят, семечками друг в друга постреливают. Заигрались один раз и не заметили, как подошел дедушка Назар.

—А, — говорит, — вот вы где прячетесь, озорники.

Порскнули зайцы в стороны, только дед их и видел.

На другое утро с рассветом на бахчу пришли. Выбрали большущий арбуз и покатили к роще. Увидел их дедушка Назар, замахал палкой:

Опять пришли, окаянные.

А зайцы будто не слышат. Пыхтят. Упираются, знай себе катят. Докатили до канавы, толкнули и сами следом скатились.

Подбежал дедушка Назар — нет зайцев. Один арбуз в канаве лежит. Подобрал его, лезет наверх, смотрит, а зайцы уж с другого конца бахчей арбуз покатили.

Взмахнул дедушка Назар рукой:

Ах, озорники эдакие.

И засеменил к шалашу. В шалаше у деда ружье. Схватил он его, побежал за зайцами. А зайцы — шмыг! — и спрятались за арбуз. Одни уши торчат.

Прицелился дедушка Назар в левое крайнее ухо да как тарарахнет. Только — а-ах! — эхо по роще прокатилось.

Хоть и плохонькое у деда ружье было, а большого страху на зайцев нагнало. Ударились от бахчи — собаками не догнать.

И только за Яблоневым оврагом хватился заяц Длинные Уши, что нет у него одного уха.

С той поры и остался он с одним ухом. Но, несмотря на это, звали его все до конца жизни зайцем Длинные Уши.

Было воскресенье. Заяц Длинные Уши спал в орешнике, когда прибежал к нему Рваный Бок и толкнул ногой:

Видал?

И сунул под нос две сочные красные морковки.

Э-э, — вскочил заяц Длинные Уши. — У кого своровал?

Своровал! Пушок вырастил... На, ешь!

Швырнул зайцу Длинные Уши морковку и пошел прочь.

Всю ночь ходил он по роще и о жизни своей думал. Незавидно она у него складывается как-то. У Пушка куда интереснее. У него и дом есть, и огород.

«Дом... Это ведь я придумал построить его. Придумать придумал, а построить не смог — терпения не хватило. А Пушок по моему совету построил и живет. И огород я посадить предложил, а морковку вырастить терпения не хватило. А Пушок вырастил и теперь всю зиму с морковью будет. До многого я додумался, а довести до конца не сумел: терпения не хватило. Легко жить хотел. Потому и стреляли в меня и собаками травили».

Всю ночь только об этом и думал, а утром отыскал зайца Длинные Уши, сказал ему:

Решил я уйти из Гореловской рощи, где меня знают бездельником и озорником. Решил начать новую жизнь в Белоозерском лесу. Хочешь — идем со мной, не хочешь — уйду один.

Куда я без тебя, — сказал заяц Длинные Уши и потрогал отстрелянное ухо.

Пошли они по роще. По пути к Пушку свернули.

Пушок на крылечке сидел, морковь от ботвы очищал. Высокую кучу накидал.

Видал? — шепнул Рваный Бок зайцу Длинные Уши.

А Пушку сказал:

Может, и ты с нами пойдешь? Втроем веселее будет.

Нет, — отказался Пушок. — Зачем я пойду из родной рощи? Мне здесь хорошо. Дом имею. Морковку вырастил. На зиму с лихвой хватит, а там еще посажу. Да и ты зря уходишь. По-новому жить и дома начать можно.

Не скажи. Меня здесь все бездельником знают. Начни я по-иовому жить, не поверят. Притворяется, скажут. Я лучше уйду. Да и имя у меня здесь какое-то несерьезное: Рваный Бок. А на новом месте я скажу, что меня зовут Сережа, все и поверят. И ты, когда писать письма будешь, не пиши «Зайцу Рваный Бок», а пиши так: «Белоозерский лес, зайцу Сереже».

А дорогу-то в лес знаете?

Кто-нибудь покажет.

А может, останешься? Дом у меня большой и морковки вырастил вон сколько. Проживем.

Это что? Опять лежать у тебя на печке да еще и есть твою морковь? Ни за что. Я стыд не весь потерял. Пойдем мы. Не поминай лихом, может, и обидел когда.

Что ты, Что ты, — дрогнул у Пушка голос.

Отвернулся он, выбрал две самые лучшие морковки, подал:

Возьми, дорога большая, пригодятся. Может, и не встретимся больше.

Эх, Пушок, — бросился Рваный Бок к другу и крепко-крепко к груди прижал. — К солнцу ты меня лицом повернул, спасибо тебе за это.

Обнялись зайцы. Уронили друг другу на плечи несколько светлых слезинок. Простились.

Долго стоял Пушок у края рощи и все смотрел, как Рваный Бок и заяц Длинные Уши степь пересекают.

Вот уж до половины не видно их.

Вот уж одни головы остались.

А вот уж и вовсе скрылись, и только далеко-далеко у горизонта покачиваются три заячьих уха — одно длинное и два чуть покороче. Потом и они пропали.

И грустно стало Пушку. Вернулся он домой. Сел на крылечко, сидит, смотрит на морковку, а на душе такое, словно потерял он что-то и теперь никогда-никогда не вернет.

До поздней ночи сидел Пушок на крылечке и все думал, думал, а потом поднялся, прошел в дом. Зажег лампу и сел у окошка писать письмо в Белоозерский лес зайцу Сереже. Придет Рваный Бок, а уж его письмо дожидается.

Может, ему с моим письмом не так тоскливо и одиноко на чужбине будет. Мне грустно, но я-то дома, в родной роще.

Когда-то звери жили одной семьей — волки, лисы, медведи, зайцы — все вместе. И вздумалось им однажды щи сварить: никогда они ничего вареного не ели. Раздобыли кочан капусты, оставили на полянке Зайца караулить его, а сами пошли сучья собирать.

Возьмите и меня с собой, — запросился Заяц.

Но звери сказали ему:

Что ты унести можешь? Прутик какой-нибудь. Сиди уж, карауль.

И остался Заяц один на один с кочаном капусты. Похаживает вокруг него, ноздрями шмыгает — вкусно пахнет-то как! Присядет, лапками его пожмет — сочно хрустит-то как! Эх, сесть бы сейчас возле него, обхватить коленками и грызть бы, грызть... Но как сядешь, когда кочан-то не его — общий. Съешь — шуму не оберешься, а съесть очень хотелось или попробовать хотя бы.

Ходит Заяц вокруг капусты. Кочан большой, живот у Зайца маленький. Глотает Заяц слюнки, отмахивается от мошкары, разговаривает убедительно сам с собой:

Нашли сидельца. Им там хорошо сучья собирать, у

них никакого соблазна нет, а тут вот майся, охраняй, а они, может, даже спасибо не скажут за это.

И решил тут Заяц, что за верную службу положен ему листок капусты. Взял и съел его. И стал кочан чуть-чуть поменьше, а живот у Зайца чуть-чуть побольше. А звери все не шли, а Заяц все похаживал по полянке да причмокивал:

М-да, если у них сила, так они и приказывать могут? А если ты маленький, то ты уж и в подотчете у них. Сказали — карауль. И не поперечишь. Приневолили.

И вдруг решительно шагнул к капусте.

Чего это, — говорит, — я самого себя томить буду? Есть же в этом кочане моя доля? Есть. Так какая разница, когда я ее съем, сейчас или чуть позже? Мне сейчас хочется.

Прикинул на глазок, сколько должно выпасть на его долю, и съел. И стал кочан еще чуть меньше, а живот у Зайца еще чуть больше.

Сидит Заяц, ножки калачиком — хмурится. Хоть и не особенно это у него хорошо получается, но все-таки хмурится, ворчит:

Чего это они не идут так долго? Тут измаешься, слюной изойдешь, пока они варить соберутся. Да и зачем варить? Капуста и в сыром виде вкусная. Я убедился — вкусная.

Говорит, а сам все ближе, ближе к вилку подвигается. Придвинулся вплотную и сжевал еще несколько листков.

Я, — говорит, — меньше всех. И мне, как маленькому, побольше доля положена.

Так листик по листику и раздел Заяц кочан до самой кочерыжки. И только тут спохватился:

Что же я наделал?

И слышит, пробирается кто-то сквозь чащу, шебаршит листьями.

Сейчас мне попадет, — перетрусил Заяц. — Не вытерпел, скажут, съел общий кочан. Эх ты...