– Игорь Саввович, – собравшись с духом, сказал Валентинов, – я так мало знаю о вас, что, ей-богу, испытываю неловкость и порой растерянность. Это вы уже, наверное, успели заметить.

Игорь Саввович удивленно воскликнул:

– Что вы, что вы, Сергей Сергеевич! Ни один человек в мире не может представить вас хоть чуточку растерянным! – Он ухмыльнулся. – А что касается меня то я родился и воспитывался в привилегированной семье, ботиночное мое детство было легким, юность – светской. Я никогда не делал роковых ошибок и не стоял перед трагическим выбором. Меня можно демонстрировать как яркое свидетельство глобального благополучия. Честное слово!

Игорь Саввович злился, задирался, а Валентинов сидел неподвижно, в глазах появилась та грустная и мягкая вопросительность, которая была знакома и по «трестовскому» Валентинову. Идет какое-нибудь очередное шумное совещание, разгораются мелкие самолюбивые страсти, от кого-то уже летят перья, из кого-то сочится алая кровь, как вдруг главный инженер словно бы исчезает – с затуманенной, грустной и мягкой вопросительной улыбкой всматривается в самого себя, точно интересуется: «А что находится внутри пожилого человека, которого называют Валентиновым?»

– Мне трудно это объяснить, – по-прежнему не замечая состояния Игоря Саввовича и почти не слыша его, сказал Валентинов, – мне это трудно объяснить, но я часто и подолгу думаю о вас… – Он смущенно улыбнулся. – Вот я снова возвращаюсь на стези своя, хотя вы, признаться, все время меня обезоруживаете.

Валентинов отпил крохотный глоток кофе из крохотной чашки.

– Вы можете подумать, Игорь Саввович, что вы интересуете меня лишь как возможный преемник. Нет! Все много сложнее, а может быть, до смешного проще, как это часто случается с большой или кажущейся большой сложностью.

В саду, в том окне, стекло которого скребла ветка, теперь отчаянно разорялся скворец. К нему и прислушивался главный инженер Валентинов.

– Я буду откровенным, совершенно откровенным, Игорь Саввович! – энергично, но мягко продолжал он. – Вы человек настолько своеобычный и, как уже я говорил, сложный, непонятный для меня, что я знаю о вас лишь одну истину: вы поступаете всегда диаметрально противоположно моим поступкам.

Скворец был, видимо, старым знакомым Валентинова, из тех, кого в доме узнают по голосу. Десять лет назад на даче у Гольцовых тоже жил такой свойский скворец, он выучил любимую тогда Игорем мелодию и лихо, безошибочно насвистывал целых шесть тактов.

– Да, да и да, дорогой Игорь Саввович! Когда я хохочу, вы морщитесь, когда я печалюсь, вы шутите. Я ни разу не слышал, как вы смеетесь, не видел вас сердитым или гневным…

Скворец замолк, и от этого домашний кабинет главного инженера показался отчего-то ниже и меньше. «А может быть, Валентинов просто добрый, хороший человек! – лениво и неохотно подумал Игорь Саввович. – Может быть, на самом деле подводит грустные итоги». Опять вспомнилось, что Коло-Юльский плот называют «лебединой песней» Валентинова, услышались шепоты, шутки, намеки, все эти завистливые разговорчики о том, что главного инженера заменит Гольцов – зять самого Карцева. Может быть, шептуны правы: родственные связи заместителя были сильнее желания Валентинова передать свое кресло более достойному преемнику, чем Игорь Гольцов. Вот почему Валентинов – родной отец Игоря Саввовича, не знающий об этом, – заранее старался приспосабливать заместителя к ответственному будущему. Иначе трудно объяснить, отчего Валентинов часто и так упорно ищет контакта с Игорем Саввовичем, отдает ему максимум дорогого времени и, как говорили злые языки, носится с Гольцовым как дурак с писаной торбой.

– Ваше поколение, Игорь Саввович, реалистично, физики вопреки газетным статьям по сю пору в большем почете, чем лирики, но вы и здесь непонятны, – задумчиво говорил Валентинов. – Через месяц после нашего знакомства мне стало ясно, что вы отнюдь не рациональны, а еще через некоторое время я понял, что и лирическая сторона… – Он вдруг замолк, печально покачал мушкетерской бородкой. – Эх, Игорь Саввович! Когда-нибудь вы поймете, как это печально – покидать сей мир, не зная тех, кто остается, кто будет слушать, как поет скворец, читать книги, смотреть с Воскресенской горы на реку и синие леса…

Черт знает куда занесло этого Валентинова! Хочешь знать, кто займет твое заветное место, будет таскать дурацкие большегрузные плоты и ругаться со всем миром из-за такелажа, – так и шагай, сударь мой, проторенной дорогой. Задавай прямые вопросы, получай ответы, верь или не верь, но не впадай в поэтический лиризм, не играй на запрещенных душевных струнах!

– А вы знаете, Сергей Сергеевич, как вас называют наши прогрессисты? – спросил Игорь Саввович.

Валентинов удивился:

– А кто это такие – прогрессисты?

Игорь Саввович поставил на столик пустую кофейную чашку, неторопливо вытер салфеткой губы, подняв вверх – на манер Валентинова – левую бровь, предельно искренне изумился:

– Ах, вы даже не знете, кто такие прогрессисты?! Не верится. Да это знаменитая пара из моего бывшего отдела новой техники… Вас они называют «водолазом».

– Водолазом? Почему?

– Вот этого я вам не скажу, Сергей Сергеевич… Когда-нибудь сами догадаетесь. А меня они иногда называют «милым другом». – Он развел руками, с большой охотой объяснил: – Как же! Женат на дочери самого Карцева.

Валентинов рассердился:

– Безобразие и хамство! Вы женились на Светлане Ивановне, когда Карцев еще сидел в своем глухом районе… И вы не сделали отбивную из этих молодчиков?

Игорь Саввович доброжелательно улыбнулся.

– Опасно, Сергей Сергеевич! Еще могут подумать, что я принимаю всерьез «милого друга». Кроме того прогрессисты остаются моими друзьями, добрыми и честными ребятами… А хотите знать, как прозвали управляющего Николаева? Его зовут «коммутатором».

– Что? – Валентинов поперхнулся. – Слушайте, Игорь Саввович, да ведь это… Это прекрасно!

– Я же говорил – это умные и тонкие парни!

Игорь Саввович шутил и паясничал потому, что чувствовал себя старым, печальным и усталым человеком, перед которым шестидесятилетний главный инженер казался юношей. Вместе с тем Игорь Саввович точно знал, что в эти минуты его лицо спокойно, губы приподняты в иронической улыбке, глаза лишь немного тускловаты. Это ему было известно по зеркалам, перед которыми, почувствовав непонятную болезнь, Игорь Саввович иногда минут по десять занимался сличением того, что отражало зеркало и что ощущалось внутри.

– Так называемые прогрессисты – это единственные люди в тресте, которые не кричат громко, что я, даже будучи «милым другом», хочу и стремлюсь стать вашим преемником, – проговорил Игорь Саввович, тщательно пережевывая каждое слово. – Они правы, Сергей Сергеевич! – Он раскованно и щедро улыбнулся. – Что вы меня не понимаете – это плохо. А вот то, что я сам себя не понимаю, – это трагикомедия!.. Что будет, Сергей Сергеевич, если я попрошу у… – Он чуть было не сказал «у бабушки», – если я попрошу у Надежды Георгиевны еще чашечку кофе?

– Мама! – по-ребячьи звонко заорал главный инженер Валентинов. – Мама! Мамочка! Игорь Саввович хочет еще кофе.

Скворец немедленно ожил – засвистел так громко, что Игорь Саввович задохнулся. Сердце сжалось, он почувствовал, как побледнели, а потом покраснели щеки… Болен, здорово болен был Игорь Саввович Гольцов, если воспоминание о другом домашнем скворце волновало его до дрожи в коленях!

Больница, которую еще называли обкомовской, находилась в самом центре города, на широкой и шумной улице, но была с фасада надежно укрыта густыми тополями, и неискушенный человек больницу без посторонней помощи сразу и не нашел бы.

Если сама больница с улицы была упакована в тополя, то внутри ее существовало еще более тайное, прямо-таки криминальное место. На втором этаже в углу висела самая маленькая в больнице табличка «Функциональная неврология». Очень странный кабинет. Если возле всех других кабинетов старинные красные кресла для ожидания стояли у дверей, то есть открыто и даже демонстративно открыто, то возле углового кабинета кресел не было – они укромно прятались в закутке. Все это объяснялось тем, что в обычной больнице нужный Игорю Саввовичу кабинет назывался бы коротко «Психиатр», а вот в обкомовской такого названия принять не могли. Дело в том, что даже в век научно-технической революции, когда все человечество переживало стрессы и дистрессы, когда число психических заболеваний по всему миру грозно увеличилось, пациенты этой больницы к врачу-психиатру обращаться не хотели.