Но страсть к животным не являлась, как можно было бы подумать, главной страстью хозяйки; главной ее страстью была страсть к болтовне. Чем охотнее и терпеливее вы ее слушали, тем больше достоинств она вам приписывала, а потому она не заставила себя дважды просить, чтобы возобновить прерванный рассказ об удивительном браке; единственным ее условием было – чтобы Жак хранил молчание. Хозяин поручился за своего слугу. Слуга этот небрежно развалился в уголке, закрыл глаза, нахлобучил шапку на самые уши и наполовину повернулся спиной к трактирщице. Хозяин кашлянул, сплюнул, высморкался, вынул часы, посмотрел время, вытащил табакерку, щелкнул по крышке, взял понюшку, а хозяйка приготовилась вкусить сладостное удовольствие многоглаголания.

Она собралась было начать, как вдруг услыхала вой собачонки.

– Нанон, присмотрите за этим бедным зверьком… Я так взволнована, что не помню, на чем остановилась.

Жак. Да вы еще не начинали.

Трактирщица. Те двое мужчин, с которыми я бранилась из-за своей несчастной Николь, когда вы приехали, сударь…

Жак. Говорите: господа.

Трактирщица. Почему?

Жак. Потому что нас до сих пор так величали, и я к этому привык. Мой Хозяин зовет меня Жак, а прочие – господин Жак.

Трактирщица. Я не называю вас ни Жаком, ни господином Жаком, я с вами не разговариваю… («Сударыня!» – «Что тебе?» – «Счет пятого номера». – «Посмотри на камине».) Эти двое мужчин – дворяне; они едут из Парижа и направляются в поместье старшего.

Жак. Откуда это известно?

Трактирщица. Они сами сказали.

Жак. Хорошее доказательство!

Хозяин сделал знак трактирщице, из которого она поняла, что у Жака в голове не все в порядке. Она ответила Хозяину сочувственным пожатием плеч и добавила:

– В его возрасте! Это печально.

Жак. Печально никогда не знать, куда едешь.

Трактирщица. Старшего зовут маркизом Дезарси. Он был охотником до развлечений, человеком весьма галантным и не верившим в женскую добродетель.

Жак. Он был прав.

Трактирщица. Господин Жак, не перебивайте меня.

Жак. Госпожа хозяйка «Большого оленя», я с вами не разговариваю.

Трактирщица. Тем не менее господин маркиз натолкнулся на особу весьма своеобычную, которая оказала ему сопротивление. Ее звали госпожа де Ла Помере. Она была женщиной нравственной, родовитой, состоятельной и высокомерной. Господин Дезарси порвал со всеми своими знакомыми, общался только с госпожой де Ла Помере; он ухаживал за ней с величайшим усердием, стараясь всякими жертвами доказать ей свою любовь, и предлагал ей даже руку; но эта женщина была так несчастна с первым своим мужем, что… («Сударыня!» – «Что тебе?» – «Ключ от ящика с овсом». – «Посмотри на гвоздике, а если нет, то не торчит ли он в ящике». ) …что предпочла бы подвергнуться любым неприятностям, только лишь не опасностям второго брака.

Жак. Значит, так было предначертано свыше.

Трактирщица. Госпожа де Ла Помере жила очень уединенно. Маркиз был старым другом ее мужа; он бывал у нее раньше, и она продолжала его принимать. Если не считать его склонности к волокитству, то он был, что называется, человеком чести. Настойчивые преследования маркиза, подкрепленные его личными достоинствами, молодостью, приятной внешностью, проявлениями самой искренней страсти, одиночеством, потребностью ласки, словом – всем тем, что заставляет нас поддаться обольщению мужчины… («Сударыня!» – «Что тебе?» – «Почтарь пришел». – «Отведи в зеленую комнату и угости, как всегда».) …возымели свое действие. Оказав против своей воли сопротивление маркизу в течение нескольких месяцев, потребовав от него, согласно обычаю, самых торжественных клятв, госпожа де Ла Помере осчастливила поклонника, и он наслаждался бы сладчайшей участью, если бы сумел сохранить чувства, в которых клялся своей возлюбленной и которые она питала к нему. Да, сударь, любить умеют одни только женщины; мужчины ничего в этом не смыслят… («Сударыня!» – «Что тебе?» – Монах за подаянием». – «Дай ему двенадцать су за этих господ, шесть за меня, и пусть обойдет остальные номера».) После нескольких лет совместной жизни госпожа де Ла Помере показалась маркизу чересчур однообразной. Он предложил ей бывать в обществе, она согласилась; он предложил ей принимать у себя некоторых дам и кавалеров, и она согласилась; он предложил ей устраивать парадные обеды, и она согласилась. Мало-помалу он стал пропускать день-другой, не заглядывая к ней, мало-помалу он перестал являться на парадные обеды, которые сам устраивал, мало-помалу он сократил свои посещения; у него появились неотложные дела; приходя к своей даме, он бросал вскользь какое-нибудь слово, разваливался в кресле, брал брошюру, отбрасывал ее, разговаривал со своей собакой или дремал. По вечерам же его расстроенное здоровье требовало, чтоб он уходил пораньше: так предписал Троншен[32]. «Великий человек этот Троншен, честное слово! Не сомневаюсь, что он спасет нашу приятельницу, от которой остальные врачи отказались». С этими словами он брал трость и шляпу и уходил, иногда забыв поцеловать свою избранницу. («Сударыня!» – «Что тебе?» – «Пришел бочар». – «Пусть спустится в погреб и осмотрит винные бочки».) Госпожа де Ла Помере догадывалась, что ее не любят; необходимо было удостовериться, и вот как она за это взялась… («Сударыня!» – «Иду, иду».)

Трактирщица, которой надоели эти помехи, сошла вниз и, по-видимому, приняла меры, чтоб положить им конец.

Трактирщица. Однажды после обеда она сказала маркизу:

«Друг мой, вы мечтаете».

«И вы тоже, маркиза».

«Да, и мечты мои довольно печальны».

«Что с вами?»

«Ничего».

«Неправда. Расскажите же мне, маркиза, – добавил он, зевая, – это развлечет и вас и меня».

«Разве вам скучно?..»

«Нет; но бывают дни…»

«Когда скучаешь».

«Ошибаетесь, друг мой; клянусь, вы ошибаетесь; но действительно бывают дни… Сам не знаю, отчего это происходит».

«Друг мой, я уже давно собираюсь поговорить с вами откровенно, но боюсь вас огорчить».

«Что вы! Разве вы можете меня огорчить?»

«Может быть, и могу; но это не моя вина, и небо тому свидетель…» («Сударыня!.. Сударыня! Сударыня!» – «Но я же запретила звать меня ради кого бы то ни было или чего бы то ни было; позови мужа». – «Он ушел».) Не взыщите, господа, я сейчас вернусь.

Хозяйка сходит вниз, возвращается обратно и продолжает свой рассказ:

– «…Случилось это без моего согласия, без моего ведома, благодаря проклятью, тяготеющему, по-видимому, над всем родом человеческим, ибо даже я, даже я не убереглась от него».

«Ах, это исходит от вас… Чего же мне бояться!.. О чем идет речь?..»

«Маркиз, речь идет… Я в отчаянии; я приведу вас в отчаяние, и, учтя все это, может быть, будет лучше, если я ничего не скажу».

«Нет, друг мой, говорите; неужели вы скроете от меня что-либо в глубине своего сердца? Ведь первое условие нашего соглашения заключалось в том, чтобы моя и ваша души были до конца открыты друг перед другом».

«Да, это так, и вот что особенно меня тяготит: ваш упрек восполняет тот гораздо более серьезный упрек, который я делаю самой себе. Неужели вы не заметили, что я уже не так весела, как прежде? Я потеряла аппетит; я пью и ем только потому, что этого требует рассудок; сон меня покинул. Наши самые интимные встречи перестали меня радовать. По ночам я спрашиваю себя и говорю: разве он стал менее обходителен? Нет. Разве вы можете упрекнуть его в каких-нибудь подозрительных связях? Нет. Разве его любовь к вам ослабела? Нет. Но раз ваш друг остался таким, каким был, то почему же изменилось ваше сердце? Но ведь это так, вы не можете скрыть этого от себя: вы дожидаетесь его уже не с таким нетерпением, и вы уже не так радуетесь его приезду. Где беспокойство, когда он, бывало, запоздает? Где сладостное волнение при грохоте его экипажа, или когда о его приезде докладывали, или когда он появлялся? Вы его больше не испытываете».

«Как, сударыня?»