Сципион не отличался скрытностью; не прошло и получаса, как он рассказал мне всё, что сам знал о ней.

Эжени Безансон была единственной дочерью и наследницей плантатора-креола, умершего около двух лет тому назад; некоторые считали его очень богатым, другие уверяли, что дела его сильно расстроены. Надзор за всем своим поместьем он завещал Доминику Гайару вместе с управляющим Антуаном. Обоих назначили опекунами молодой девушки. Гайар был адвокатом Безансона, а Антуан — его старым слугой. Антуан всегда пользовался исключительным доверием своего хозяина, а в последние годы стал скорее его другом и компаньоном, чем слугой.

Через несколько месяцев Эжени Безансон достигнет совершеннолетия, но велико ли будет её наследство, этого Сципион не знал. Он знал только, что после смерти её отца Гайар, главный распорядитель всего имущества, давал ей очень много денег, сколько бы она ни пожелала, и ни в чём её не ограничивал; что она была очень щедра и даже расточительна и, как выразился Сципион, «швырялась золотыми долларами, словно это простые камешки».

И Сципион принялся рассказывать мне о блестящих балах, которые она давала на своей плантации, а также о том, как дорого обходилась жизнь «молодой мисса» в городе, где она проводила большую часть зимы. Всему этому можно было легко поверить. Судя по тому, что мне пришлось наблюдать на пароходе, у меня создалось впечатление, что Сципион совершенно правильно описал свою госпожу. Натура пылкая и увлекающаяся, великодушная и несдержанная, легкомысленная в своих тратах, живущая только настоящим, не думая о будущем, — такая наследница была находкой для недобросовестного опекуна.

Я видел, что бедный Сципион очень привязан к своей хозяйке: при всём своём невежестве он подозревал, что всё это расточительство не доведёт её до добра.

— Я очень боюсь, масса, — сказал он, качая головой, — что так не может продолжаться всегда, всегда. Даже сам Колониальный банк и тот лопнет, если вечно швырять деньги на ветер.

Когда Сципион дошёл в своём рассказе до Гайара, он закачал головой ещё выразительней. У него были, очевидно, какие-то подозрения насчёт этого человека, но он не хотел их высказывать. Я узнал достаточно, чтобы убедиться, что этот Доминик Гайар и есть тот самый адвокат, который жил в Новом Орлеане на *** улице. У меня не осталось никаких сомнений, что это он. Юрист по профессии, но на самом деле биржевой спекулянт, дающий деньги в кредит, то есть попросту ростовщик, он был, кроме того, богатым плантатором, чьё большое поместье граничило с поместьем Безансонов, и имел более сотни рабов, с которыми обращался крайне жестоко. Всё это совпадало с тем, что я слышал о положении и характере известного мне Доминика Гайара. Несомненно, это он.

Сципион рассказал мне о нём ещё кое-какие подробности. Он был советчиком и товарищем старика Безансона «на его беду», как выразился Сципион: верный негр думал, что Безансон сильно пострадал от этого знакомства.

— Масса Гайар не раз обманывал старого хозяина. Он надувал его много-много раз, можете поверить Зипу, — сказал он.

Ещё я узнал от него, что Гайар проводит летние месяцы в своём поместье, что он каждый день бывает в «большом доме», где живёт мадемуазель Безансон и где он чувствует себя как дома, а ведёт себя так, «будто всё принадлежит ему и он хозяин всей плантации».

Мне показалось, что Сципион ещё что-то знает об этом человеке, что-то определённое, но не хочет мне говорить. Ну что ж, вполне понятно — мы были слишком мало знакомы. Я видел, что он терпеть не может Гайара, но мне трудно было решить, потому ли, что он хорошо его знает, или в нём говорит инстинктивное чувство, очень сильно развитое у несчастных рабов, которым запрещено рассуждать.

Однако в его рассказе было слишком много фактов, чтобы считать это чувство инстинктивным. Он, видимо, действительно многое знал. Кто-то должен был сообщить ему эти сведения. От кого он их получил?

— Кто рассказал тебе всё это, Сципион?

— Аврора, масса.

— Аврора?!