— …За три поллитры пусть тебе бомжи копают. Земля ж мерзлая еще. — Федька смачно сплюнул прямо на могилу, нимало не стесняясь пожилого седовласого мужчины в дорогом плаще.

— Ну а сколько вы хотите? — вежливо поинтересовался тот. — У меня еще, видите ли, дела, так что нельзя ли побыстрее?

— Покажи разрешение, — в сотый раз попросил Федька и опять принялся внимательно изучать разрешение на вскрытие могилы, как будто там могло быть написано, сколько он может с этого клиента содрать. — Так, Бербрайер Борис Моисеевич. Год рождения тысяча девятьсот пятый, год смерти тысяча девятьсот семьдесят девятый, захоронен второго ноября.

— Да, второго ноября. — Мужчина терпеливо мял в кармане две сотенные бумажки, твердо решив больше не давать ни при каких условиях.

— Разрешение на перезахоронение выдано Бербрайеру Марку Борисовичу. — Федька оторвал глаза от бумажки и уставился на мужчину, прикидывая в уме, что больше полутора сотен с него никак не срубить. — Это вы, что ли, Бербрайер?

— Вам еще раз паспорт показать? — Марк Борисович начал злиться. Он вообще терпеть не мог общаться с разными там работягами — слесарями, электриками, сантехниками. Они раздражали его своей тупостью и хамством.

— Не-е, я это копать не буду, — задумчиво прогнусавил Федька, ковыряя лопатой снег у мраморного надгробия. — За каких-то там три поллитры…

— Ладно, сколько вы хотите? — сквозь зубы процедил Бербрайер младший, в душе последними словами ругая жену. Ей, видите ли, тесть говорил, что хотел бы лежать в земле обетованной, там его костям, видите ли, теплее.

— Ну… — Федька поскреб затылок. — Сотни три.

— Да вы что, не больше сотни! — возмутился Марк Борисович. — За три сотни я сам выкопаю.

— Не-е, за сотню пусть Пушкин копает. Двести.

— Сто пятьдесят.

— Двести.

— Хорошо, двести. Но только чтобы к восьми часам все было готово.

— Будет! В восемь приходите, забирайте свои косточки, все будет как у людей, можете не волноваться! — воскликнул Федька, довольный, что срубил на полтинник больше, чем рассчитывал. — Может, сотенку того, вперед выдадите?

— Нет, только потом. — Бербрайер отвел глаза в сторону. Если дать сейчас, то он до завтрашнего утра этих костей не получит. — Как только выкопаете, так я сразу…

— Ладно, понимаем. — Федор тяжело вздохнул и поплевал на руки. Очень уж хотелось выпить сейчас, но, видно, придется терпеть до восьми вечера.

Бербрайер еще немного постоял у могилы, посмотрел, как этот сизоносый пропитой орангутанг с тремя классами образования долбит мерзлую землю, и тихонько пошел к выходу. Приятно было думать о том, что еще четыре дня, и он больше никогда не увидит этого грязного снега, этих заплеванных подворотен, этих гадких надписей в лифтах, этих тупых людишек с маленькими пустыми глазками, как у Федьки. Хотя таких людишек, пожалуй, и в Израиле можно встретить. Тупость, к сожалению, черта не национальная.

Вот только с костями предков пришлось повозиться. Тому дай, этому дай, чтоб разрешили вывезти останки родителей. Как будто эти полусгнившие кости представляют из себя ценность государственного масштаба.

Честно говоря, он и сам не стал бы возиться с этими могилами, но жена настояла. «Ах, кто за ними присмотрит, ах, кто им цветочки принесет». Как будто им от этих цветочков легче. Но не скажешь же при детях, что плевать он хотел на эти цветочки, на эти могилки. Молодое поколение так воспитывать нельзя…

Целый день прошел в приятных хлопотах. Покупка дорожных чемоданов, получение денег за проданные книги, мебель, аппаратуру. В результате в квартире осталось всего три кровати, стол и несколько стульев, которые уже никто не купит. Здорово ему удалось исхитриться и распихать все вплоть до посуды.

Когда вечером он пришел на кладбище, то еще издали заметил у отцовской могилы кучу людей. С нескольких сторон светили прожекторы, бегали туда-сюда какие-то люди с фотоаппаратами. Как будто снимали кино.

— Вон он! — еще издали закричал Федька, тыча в Марка Борисовича пальцем. — Этот самый!

К Бербрайеру сразу кинулись несколько человек, и он еле сдержался, чтоб не броситься наутек.

— Что, собственно, произошло? По какому, спрашивается, праву? — возмущенно затараторил Марк Борисович, пятясь от мужчин.

— Ничего страшного. — Один из них выудил из кармана какое-то удостоверение и помахал им перед глазами перепуганного Бербрайера. — Вы Марк Борисович? Документы ваши можно посмотреть? Вы Бербрайер?

— Я… нет. То есть да. То есть… Это какая-то провокация! — У Бербрайера вдруг мелькнула мысль, что это, может быть, КГБ за ним охотится и не хочет выпускать из страны. — Я свободный человек и имею право ехать куда хочу! Эти годы уже давно прошли, и не надо меня запугивать!

— Никто вас не запугивает, — вежливо перебил его один из мужчин. — Мы из милиции, хотим проверить документы на вскрытие могилы.

— Пожалуйста, хотя я все еще не понимаю и выражаю решительный протест! — Марк Борисович с достоинством вынул из кармана бумаги и сунул их в руки мужчине.

— Пройдемте с нами к могиле. — Мужчина передал документы второму и взял Марка Борисовича под руку. — Мы хотим, чтобы вы взглянули.

Бербрайер немного успокоился. Это не КГБ и не баркашовцы, которых он жутко боялся. Все еще пыжась и пуча глаза, выражая тем самым свою значимость, он подошел к могиле.

— Что? Что вы хотите? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

Какая-то женщина, довольно миловидная, стоявшая рядом, захлопнула папку с протоколом и вежливо сказала:

— Посмотрите в яму. Что вы об этом думаете?

Бербрайер пожал плечами и бросил короткий взгляд в раскопанную могилу. Не заметив ничего необычного, он непонимающими глазами уставился на женщину.

— Клавдия Васильевна, к телефону! — крикнули из стоявшего неподалеку микроавтобуса.

— Да, сейчас, Игорек! — крикнула женщина и опять повернулась к Бербрайеру. — А вы повнимательней посмотрите, Марк Борисович.

Бербрайер присмотрелся повнимательней. И от удивления даже открыл рот.

— Но позвольте… Но как это могло?.. Это что, шутки какие-то? — он недоуменно глянул на тетку. — А вы, простите, кто?

— Если и шутки, то не смешные. Совсем не смешные. — Женщина открыла папку и что-то записала. — А я — Клавдия Васильевна Дежкина, следователь по особо важным делам прокуратуры города. Вы извините, Марк Борисович, меня к телефону.

Она скрылась в автобусе. А Бербрайер осторожно подошел к краю могилы и опять заглянул туда.

На дне ямы лежали два скелета…

— Да это же хорошо, что с бабами! А вы представьте, если бы с мужиками! Наоборот, он же теперь герой. Вон, Клинтон после Моники каким популярным заделался. — Левинсон от возбуждения не переставал потирать руки.

— И все равно, как-то это не очень хорошо, — пожала плечами Клавдия. — Женатый человек, с какими-то… Если бы мой Федор такими безобразиями занимался, я бы…

Порогин слушал разговор и не мог сдержать ехидной улыбки.

— Клава, ты извини, конечно, но твой Федор, пардон, не генеральный прокурор. — Левинсон захихикал. Клава вдруг поймала себя на том, что ей очень хочется взять со стола папку и со всей силы заехать по этой ухмыляющейся физиономии.

— Постыдились бы, Евгений Борисович, — рубанула Ирина Калашникова, помощница Дежкиной. — Для мужчин вашего с генеральным возраста вообще опасно такими вещами заниматься. Вы ведь примерно одного возраста?.. Затащить двух женщин в койку — не велика заслуга. А вот как сделать, чтобы обе из этой койки вышли удовлетворенными?.. А то языком болтать вы все мастера.

Левинсон тут же перестал хихикать и мгновенно покраснел, как рак.

— Игорь, — Ирина повернулась к Порогину, — вот ты можешь мне объяснить, почему мужчины так любят посмаковать чужие сексуальные подвиги в присутствии дам? А о своих ни словом не обмолвятся. Вот ты бы смог удовлетворить сразу двух женщин?