Однажды, находясь по делам в Самарской губернии, он получил из дома от родных депешу, извещавшую его о смерти жены. Он перекрестился, подумал и написал куму Маякину:

"Хороните без меня, наблюдай за имуществом..."

Потом он пошел в церковь служить панихиду и, помолившись о упокоении души новопреставленной Акилины, решил поскорее жениться.

В то время ему было сорок три года; высокий, широкоплечий, он говорил густым басом, как протодьякон; большие глаза его смотрели из-под темных бровей смело и умно; в загорелом лице, обросшем густой черной бородой, и во всей его мощной фигуре было много русской, здоровой и грубой красоты; от его плавных движений и неторопливой походки веяло сознанием силы. Женщинам он нравился и не избегал их.

Не прошло полугода со дня смерти жены, как он уже посватался к дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря на то, что Игнат был и на Урале известен как "шалый" человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился своей женой и любил ее любовью здорового самца, но вскоре Начал задумчиво и зорко присматриваться к ней.

Улыбка редко являлась на овальном, строго правильном лице его жены, всегда она думала о чем-то, и в голубых ее глазах, холодно спокойных, порой сверкало что-то темное, нелюдимое. В свободное от занятии по хозяйству время она садилась у окна самой большой комнаты в доме и неподвижно, молча сидела тут по два, по три часа. Лицо ее обращено на улицу, но взгляд был так безучастен ко всему, что жило и двигалось за окном, и в то же время был так сосредоточенно глубок, как будто она смотрела внутрь себя. И походка у нее была странная -Наталья двигалась по просторным комнатам дома медленно и осторожно, как будто что-то невидимое стесняло свободу ее движений. Дом был обставлен с тяжелой, грубо хвастливой роскошью, всё в нем блестело и кричало о богатстве хозяина, но казачка ходила мимо дорогих мебелей и горок, наполненных серебром, боком, пугливо, точно боялась, что эти вещи схватят ее и задавят. Шумная жизнь большого торгового города не интересовала эту женщину, и когда она выезжала с мужем кататься, - глаза ее смотрели в спину кучера. Если муж звал ее в гости - она шла, но и там вела себя так же тихо, как дома; если к ней приходили гости, она усердно поила и кормила их, не обнаруживая интереса к тому, о чем говорили они, и никого из них не предпочитая. Лишь Маякин, умница и балагур, порой вызывал на лице ее улыбку, неясную, как тень. Он говорил про нее:

- Дерево -не баба! Однако жизнь -как костер неугасимый, вспыхнет и эта молоканка, дай срок! Тогда увидим, какими она цветами расцветет...

- Эй, кулугурка! -шутливо говорил Игнат жене. - Что задумалась? Или по своей станице скучаешь? Живи веселей!

Она молчала, спокойно поглядывая на него.

- Больно уж ты часто по церквам ходишь... Погодила бы! успеешь еще грехи-то замолить, -сперва нагреши. Знаешь: не согрешишь- не покаешься, не покаешься -не спасешься... Ты вот греши, пока молода. Поедем кататься?

- Не хочется...

Он подсаживался к ней, обнимал ее, холодную, скупо отвечавшую на его ласки, и, заглядывая в ее глаза, говорил:

- Наталья! Чего ты такая нерадостная? Скучно, что ли, со мной, а?

- Нет, - кратко отвечала она.

- Так что же -к своим, что ли, хочется?

-Да, -нет... так это...

- О чем ты думаешь?

- Я не думаю...

- А что же?

- Так...

Однажды он добился от нее более многосложного ответа.

- В сердце у меня -смутное что-то. И в глазах... И всё кажется мне, что это - не настоящее...

Она повела вокруг себя рукой, на стены, мебель, на всё. Игнат не подумал над ее словами и, смеясь, сказал ей:

- Это ты напрасно! Тут всё самое настоящее... вещь всё дорогая, прочная... Но - захочешь - все сожгу. распродам, раздарю и -новое заведу! Ну, желаешь?

- На что? -спокойно сказала она.Его удивляло, как это она, такая молодая, здоровая, живет - точно спит, ничего не хочет, никуда, кроме церквей, не ходит, людей дичится. И он утешал ее:

- Вот погоди - родишь ты мне сына, - совсем другая жизнь у тебя пойдет. Это ты оттого печалишься, что заботы у тебя мало, он тебе даст заботу... Родишь ведь сына, а?

- Как бог даст, - отвечала она, опуская голову. Потом ее настроение стало раздражать его.

- Ну, молоканка, что нос повесила? Ходит -ровно по стеклу, смотрит - будто душу чью-то загубила! Баба ты такая ядреная, а вкуса у тебя нет ни к чему, дуреха!

Раз, придя домой выпивши, он начал приставать к ней с ласками, а она уклонялась от них. Тогда он рассердился и крикнул:

- Наталья! Не дури, смотри.

Она обернулась лицом к нему и спокойно спросила:

- А то что будет?

Игнат освирепел от этих слов и ее безбоязненного взгляда.

- Что? -рявкнул он, наступая на нее.

- Прибить, что ли, хочешь? - не двигаясь с места и не моргнув глазом, спрашивала она.

Игнат привык, чтоб пред гневом его трепетали, и ему было дико и обидно видеть ее спокойствие.

-А -вот!.. -крикнул он, замахиваясь на нее. Не быстро, но вовремя она уклонилась от его удара, потом схватила руку его, оттолкнула ее прочь от себя и, не повышая голоса, сказала:

- Ежели тронешь, -больше ко мне не подходи! не допущу до себя!

Большие глаза ее сузились, и их острый, режущий блеск отрезвил Игната. Он понял по лицу ее, что она тоже - зверь сильный и, если захочет, - не допустит его до себя, хоть до смерти забей ее.

- У-у, кулугурка! - рыкнул он и ушел.

Но, отступив пред нею однажды, в другой раз он не сделал бы этого: не мог он потерпеть, чтоб женщина и жена его не преклонилась пред ним, - это унизило бы его. Он почувствовал, что жена ни в чем и никогда не уступит ему и что между ним и ею должна завязаться упорная борьба.

"Ладно! Поглядим, кто кого", - думал он на следующий день, с угрюмым любопытством наблюдая за нею, и в душе его уже разгоралось бурное желание начать борьбу, чтоб скорее насладиться победой.

Но дня через четыре Наталья Фоминична объявила мужу, что она беременна. Игнат вздрогнул от радости, крепко обнял ее и глухо заговорил:

- Наташа... ежели - сын, ежели сына родишь - озолочу! Что там! Прямо говорю -слугою тебе буду! Вот -как перед богом! Под ноги тебе лягу, топчи меня, как захочешь!

- В этом не наша воля, а божья!.. -тихо и вразумительно сказала она.

- Да, -божья! -с горечью воскликнул Игнат и грустно поник головой. С этой минуты он начал ходить за женой, как за малым ребенком.

- Пошто села к окну? Смотри - надует в бок, захвораешь еще!.. - говорил он ей сурово и ласково. - Что ты скачешь по лестнице-то? Встряхнешься как-нибудь... А ты еще больше, на двоих ешь, чтобы ему хватало...

Наталью же беременность сделала еще более сосредоточенной и молчаливой; она глубже ушла в себя, поглощенная биением новой жизни под сердцем своим. Но улыбка ее губ стала яснее, и в глазах порой вспыхивало что-то, новое, слабое и робкое, как первый проблеск утренней зари.

Когда наступило время родов, - это было рано утром осеннего дня, -при первом крике боли, вырвавшемся у жены, Игнат побледнел, хотел что-то сказать ей, но только махнул рукой и -ушел из спальни, где жена корчилась в судорогах, ушел вниз в маленькую комнатку, моленную его покойной матери. Он велел принести себе водки, сел за стол и стал угрюмо пить, прислушиваясь к суете в доме. В углу комнаты, освещенные огнем лампады, смутно рисовались лики икон, безучастные и темные. Там, наверху, над его головой, топали и шаркали ногами, что-то тяжелое передвигали по полу, гремела посуда, по лестнице вверх и вниз суетливо бегали... Всё делалось быстро, торопливо, но время шло медленно... До слуха Игната доносились подавленные голоса.

- Не разродится она так-то... в церковь бы послать, чтоб царские врата отворили...