- О -о-о!.. - застонали где-то близко, и Фома, вздрогнув, откачнулся от окна.

Странный звук подплывал всё ближе и рос в своей силе, рыдал и таял в черной тьме. А на палубе тревожно шептали:

- Яфимка! Да встань - гость плывет!

- Де? - раздался торопливый вопрос... По палубе зашлепали босые ноги, послышалась возня, мимо лица мальчика сверху скользнули два багра и почти бесшумно вонзились в густую воду...

- Го -о -о -сть! - зарыдали где-то близко, и раздался тихий, странный плеск воды.

- Мальчик дрожал от ужаса пред этим грустным криком, но не мог оторвать своих рук от окна и глаз от воды.

- Зажги фонарь... не видать ничего!..

И вот на воду упало пятно мутного света... Фома видел, что вода тихо колышется, рябь идет по ней, точно ей больно и она вздрагивает от боли.

- Гляди... гляди!.. - испуганно зашептали на палубе.

В то же время в пятне света на воде явилось большое, страшное человеческое лицо с белыми оскаленными зубами. Оно плыло и покачивалось На воде, зубы его смотрели прямо на Фому, и точно оно, улыбаясь, говорило:

"Эх, мальчик, мальчик... хо -олодно!.."

Багры дрогнули, поднялись в воздухе, потом снова опустились в воду.

- Пихай его... веди!.. Смотри - подобьет в колесо... Багры скользили по борту и царапались об него со звуком, похожим на скрип зубов. Шлепанье ног о палубу постепенно удалялось на корму... И вот там вновь раздался стонущий заупокойно возглас:

- Го -о -ость...

- Тятя! - закричал Фома. - Тя -ятя... Отец вскочил на ноги и бросился к нему.

- Что там? Что они делают? -кричал Фома. Огромными прыжками Игнат выскочил вон из каюты с диким ревом. Он возвратился скоро, раньше, чем Фома, качаясь на ногах и оглядываясь вокруг себя, добрался от окна до отцовской постели.

- Испугали тебя, - ну, ничего! - говорил Игнат, взяв его на руки. Ложись-ка со мной...

- Что это? - тихо спрашивал Фома.

- Это, сынок, ничего... Это - утопший... Утонул человек и плывет... Ничего. Ты не бойся, он уже уплыл...

- Зачем они толкали его? -допрашивал мальчик, крепко прижавшись к отцу и закрыв глаза от страха...

- А - так уж надо... Подобьет его вода в колесо... нам, к примеру... завтра увидит полиция... возня пойдет, допросы... задержат нас. Вот его и провожают дальше... Ему что? Он уж мертвый... ему это не больно, не обидно... а живым из-за него беспокойство было бы... Спи, сынок!..

- Так он и поплывет?

- Так и поплывет... Где-нибудь вынут-схоронят...

- А рыба его съест?

- Рыба не ест человечье тело... Раки едят... Страх Фомы таял, но пред глазами его всё еще покачивалось на черной воде страшное лицо с оскаленными зубами.

- А он кто?

- Бог его знает! Ты скажи о нем богу: господи, мол, упокой душу его!

- Господи, упокой душу его! - шёпотом повторил Фома.

- Ну, вот... И спи, не бойся!.. Он уж теперь дале -ко -о! Плывет себе... Вот - не подходи неосторожно к борту -то, - упадешь этак - спаси бог! - в воду и...

- А он тоже упал?

- Известно, упал... Может, пьян был... А может, сам бросился... Есть и такие, которые сами... Возьмет да и бросится в воду... И утонет... Жизнь-то, брат, так устроена, что иная смерть для самого человека-праздник, а иная - для всех благодать!

- Тятя...

- Спи, родной...

111

В первый же день школьной жизни Фома, ошеломленный живым и бодрым шумом задорных шалостей и буйных детских игр, выделил из среды мальчиков двух, которые сразу показались ему интереснее других. Один сидел впереди его. Фома, поглядывая исподлобья, видел широкую спину, полную шею, усеянную веснушками, большие уши и гладко остриженный затылок, покрытый ярко-рыжими волосами.

Когда учитель, человек с лысой головой и отвислой нижней губой, позвал: "Смолин, Африкан!" -рыжий мальчик, не торопясь, поднялся на ноги, подошел к учителю, спокойно уставился в лицо ему и, выслушав задачу, стал тщательно выписывать мелом на доске большие круглые цифры.

- Хорошо, - довольно! - сказал учитель. - Ежов, Николай, - продолжай!

"Один из соседей Фомы по парте, - непоседливый маленький мальчик с черными мышиными глазками, - вскочил с места и пошел между парт, за всё задевая, вертя головой во все стороны. У доски он схватил мел и, привстав на носки сапог, с шумом, скрипя и соря мелом, стал тыкать им в доску, набрасывая на нее мелкие, неясные знаки.

- Ти -ше, -сказал учитель, болезненно сморщив желтое лицо с усталыми глазами. А Ежов звонко и быстро говорил:

- Теперь мы узнали, что первый разносчик получил барыша семнадцать копеек...

- Довольно!.. Гордеев! Что нужно сделать, чтобы узнать, сколько барыша получил второй разносчик?

Наблюдая за поведением мальчиков, -так непохожих друг на друга, -Фома был захвачен вопросом врасплох и - молчал.

- Не знаешь?.. Объясни ему, Смолин... Смолин, аккуратно вытиравший тряпкой пальцы, испачканные мелом, положил тряпку, не взглянув на Фому, окончил задачу и снова стал вытирать руки, а Ежов, улыбаясь и подпрыгивая на ходу, отправился на свое место.

- Эх ты! - зашептал он, усаживаясь рядом с Фомой и уж кстати толкая его кулаком в бок. - Чего не можешь! Всего-то барыша сколько? тридцать копеек... а разносчиков - двое... один получил семнадцать - ну, сколько другой?

-- Знаю я, - шёпотом ответил Фома, Чувствуя себя сконфуженным и рассматривая лицо Смолина, степенно возвращавшегося на свое место. Ему не понравилось это лицо - круглое, пёстрое от веснушек, с голубыми глазами, заплывшими жиром. А Ежов больно щипал ему ногу и спрашивал:

- Ты чей сын - Шалого?

- Да...

- Ишь... Хочешь, я тебе всегда подсказывать буду?

- Хочу...

- А что дашь за это? Фома подумал и спросил:

- А ты знаешь сам-то?

- Я? Я- первый ученик...

- Вы, там! Ежов -опять ты разговариваешь? - крикнул учитель.

Ежов вскочил на ноги и бойко сказал:

- Это не я, Иван Андреич, -это Гордеев!

- Оба они шепчутся, - невозмутимо объявил Смолин.

Жалобно сморщив лицо и смешно шлепая своей большой губой, учитель пожурил всех их, но его выговор не помешал Ежову тотчас же снова зашептать:

- Ладно, Смолин! Я тебе припомню за ябеду...

- А ты зачем сваливаешь на новенького? - не поворачивая к ним головы, тихо спрашивал Смолин.

- Ладно, ладно! - шипел Ежов.

Фома молчал, искоса поглядывая на юркого соседа, который одновременно и нравился ему и возбуждал в нем желание отодвинуться от него подальше. Во время перемены он узнал от Ежова, что Смолин -тоже богатый, сын кожевенного заводчика, а сам Ежов - сын сторожа из казенной палаты, бедняк. Это было ясно по костюму бойкого мальчика, сшитому из серой бумазеи, украшенному заплатами на коленях и локтях, по его бледному, голодному лицу, по всей маленькой, угловатой и костлявой фигуре. Говорил Ежов металлическим альтом, поясняя свою речь гримасами и жестами, и часто употреблял в речи свои слова, значение которых было известно только ему. одному,

- Мы с тобой будем товарищи, -объявил он Фоме.

- А ты зачем давеча учителю на меня пожаловался? -напомнил ему Гордеев, подозрительно косясь на него.

- Вот! Что тебе? Ты новенький и богатый, - с богатых учитель-то не взыскивает... А я - бедный объедон, меня он не любит, потому что я озорничаю и никакого подарка не приносил ему... Кабы я плохо учился - он бы давно уж выключил меня. Ты знаешь - я отсюда в гимназию уйду... Кончу второй класс и уйду... Меня уж тут один студент приготовляет... Там я так буду учиться -только держись! А у .вас лошадей сколько?

- Три... Зачем тебе много учиться? -спросил Фома.

- Потому что -я бедный... Бедным нужно много учиться, от этого они тоже богатыми станут, - в доктора пойдут, в чиновники, в офицеры... Я тоже буду звякарем... сабля на боку, шпоры на ногах -дрынь, дрынь! А ты чем будешь?

- Н -не -знаю!.. - задумчиво сказал Фома, разглядывая товарища.

- Тебе ничем не надо быть... А голубей т любишь?