— Як хорошо зробышь, хорошо и жить будет, — добавляет ее соседка.

— А далеко эта узкоколейка идет?

— Нет, недалеко, с километр будет. Слышите, там кедру валят.

— Ну, спасибо за все, — поднимаемся мы и идем на шум падающих деревьев.

— Еще заходите в гости, дымком угощаться! — смеются работницы.

— Обязательно зайдем, если этой дорогой возвращаться будем!

Позади нас слышится негромкая песня. «Де ты бродишь, моя доля?» — вполголоса поет вкрадчивый молодой голос. За сердце берет знакомый мотив.

Песня Украины, девчата Украины и где же — в далекой тайге, в дебрях Приморья!

Вот и то место, где, проникнув в тайгу, работают лесорубы. Человек сорок мужчин, русских и корейцев, с лицами, закрытыми полотенцами, и в больших шоферских очках, здесь и там копошатся у машин на обширном вырубленном участке.

В центре, у самой узкоколейки, гора нарезанных бревен. Лебедка, производя массу шума, поднимает их в воздух и одно за другим грузит на площадку вагонетки. Пахнет дымом и сырой древесиной. В стороне, на крутом склоне сопки, среди уже поредевшего леса, кипит работа, наполняя тайгу необычным хаосом звуков. Гудят, ревут тракторы; под их напором ломаются молодые деревья, невыносимо визжат электрические пилы, с грохотом ломая ветви, валятся на землю вековые кедры.

— Пойдем-ка отсюда, — обращаюсь я к мальчугану, — ведь ни помочь лесорубам, ни помешать рубке тайги мы с тобой не сумеем.

И мы, минуя сваленные деревья, поднимаемся по склону до вершины сопки. Впереди, где-то за чащей леса, опять лесная долина, а за ней новая сопка. Медленно мы достигаем и этой вершины.

«Неужели так прекрасна Украина и так плохо здесь, в дебрях Приморья? — невольно думаю я, вспоминая слова работницы. — Отойдите подальше от жилья человека, поднимитесь на вершину сопки, взгляните оттуда, и тайга представится вам совсем иной, в другом виде».

До самого горизонта, насколько хватает глаз, раскинулось море роскошной кудрявой зелени. Обширные широколиственные леса образуют в Приморье почти непроницаемый полог. Над ним то сплошной зубчатой стеной, то как одинокие великаны к небу поднимаются темные пихты и кедры. Блестит ли солнце, закрылось ли небо тучами и моросит дождь — все равно хороша тайга. А загляните в глубину девственного леса. Там царят сумрак, сырость и тишина. Пахнет сгнившей листвой, на ветвях повис седой мох, нога топчет тенелюбивый папоротник.

И разве молчалива тайга? Вот на сухую вершину великана кедра уселась глухая кукушка. «Ду-ду, ду-ду, ду-ду», — разносится по лесу ее своеобразное кукование. В зеленых кронах, напоминая флейту, звучно свистит китайский большой дубонос, да в груде переломанных засохших ветвей когда-то упавшего дерева настойчиво поет крошечная птичка приморской тайги — короткохвостая камышевка. «Цы-сы-сы-сы-сы-сы», — нестерпимо резко звенит ее песенка.

Разве молчалива тайга?!

— Дядя Женя, сюда идите! — зовет меня Толя из лесной чащи. — Здесь не то дорога, не то какая-то тропа проходит.

— Чего ты на весь лес кричишь? Сейчас иду, — отвечаю я. «Какую-то там еще дорогу в тайге отыскал, — пытаюсь сообразить я, нехотя продираясь сквозь бурелом и папоротники. — Наверное, олени к солонцам ходят, ну и пробили тропу». Но вскоре и я останавливаюсь в недоумении. Среди девственного леса вижу совершенно прямую дорогу; постепенно сужаясь, она идет сквозь лесную чащу.

«Что за дорога, кто проложил ее в этой глуши?» — растерянно смотрю я вперед, ощупываю дорогу руками. Однако мое недоумение длится недолго.

— Ты чего меня путаешь? — с иронией смотрю я на Тольку. — В звериных следах разобраться умеешь, чуть ли ни нюхом находишь зверя, а тут все перепутал и меня с панталыку сбил. Ну разве это дорога? Эх ты, охотник!.. Давай-ка отдохнем, посидим немного, и я расскажу тебе, что это за тропа такая. Мы усаживаемся на землю.

— Пощупай-ка дорогу, мягкая какая, — испытующе смотрю я на мальчика. — Сколько лет тому назад это случилось, я точно не знаю, вероятно, очень давно. Вырос вон там великан-кедр, к самому небу поднял он свою вершину. Долог век дерева. И этот кедр дожил до глубокой старости. Засохли, упали на землю ветви, отошла от ствола, клочьями повисла кора. Голый, ободранный, простоял он еще лет десять и, наконец, закончил свой век. Ломая ветви соседних деревьев, рухнул на землю. Много лет пролежало и постепенно совсем истлело упавшее дерево. Остался, как видишь, след на земле, тень далекого прошлого. Разве это не так, Толя?

— Правда, так, — кивает головой мальчик. — Вон смотрите, дядя Женя, там толстая ветка в сторону отходила — тоже потом сгнила. Только это не кедр был, а большой тополь: у кедра таких толстых боковых ветвей не бывает, — оживленно рассуждает мальчик. — Чудно: словно, как в книге, все прочитать и разгадать можно. — И щупленький мальчуган с моим большим ружьем на коленях, не обращая внимания на перекличку таежных птиц и забыв об охоте, долго остается на том месте, где когда-то истлело упавшее дерево.

— Толя, Толя, иди сюда! — кричу я, выбравшись из чащи леса на небольшую полянку. — Видишь ту каменную березу? Смотри, какая она большая и растет не совсем обычно. Вершина давно засохла, ветви тоже погибли, только одна ветвь вон в какую высь поднялась. А ведь здесь настоящая война разыгралась когда-то, и эта береза, как ее ни угнетали деревья-соседи, осталась цела и борьбу с честью вынесла. Правильно я говорю, как ты думаешь?

— Наверно, правильно, — нерешительно отвечает мальчик.

— Да ты подумай, а потом говори. Ясно тебе, что произошло здесь, или не ясно?

— Да не знаю, не больно ясно, — отвечает Толя.

— Ну ладно, сегодня я тебе расскажу, как свой век прожила эта береза, а потом ты будешь рассказывать мне, если увидишь что-нибудь интересное, а я слушать буду.

И, опустившись на землю, я не спеша рассказываю, как упорно боролась за источник жизни, за свет необычная по своей форме каменная береза.

— Трудно мне, Толя, разбираться в жизни деревьев. Это не моя специальность. Однако и мне ясно, что одни деревья, например тополь, растут быстро, а каменная береза — медленно. Вот березе и невыгодно среди тополей расти. Тополя вырастут быстро, широко густые ветви раскинут и такую тень создадут, что березе-соседке света и не хватает. Вероятно, такая история и с этой березой когда-то случилась. Выросла она громадная, чудная — таких берез в другом месте днем с огнем не отыщешь. Да не повезло дереву. Сначала ударила молния и расщепила вершину. Потом переросли ее тополя-соседи, лишили света и солнца. И совсем было зачахла береза. Только одна, вон та, ветвь не захотела сдаваться. Потянулась она к солнцу из глухой чащи, поднялась над вековым лесом и, смотри, как будто длинной рукой свет и солнечные лучи с неба хватает.

— А ведь жалко, что у Вербовки такого леса не стало. Дедушка мне говорил, что, когда он с бабкой на Большую Уссурку с Украины приехал, большой лес от самого города начинался. А там, где сейчас Вербовка стоит, медведи бродили.

— Да, я тоже слышал, что в то время вся долина глухим лесом покрыта была. Потом лес пожарами да рубкой почти весь свели. Жалко, что сейчас он так далеко отступил. Ведь хороший лес только в глубине сопок да на островах сохранился. И понятно. Не каждый ведь через бешеную реку на лодке за дровами решится ехать, да и пожары вода к лесным островам не подпускает. Как будто лес и вода живые, между собой сговорились помогать друг другу. Река от пожаров и рубки лес сберегает, а деревья широкими ветвями воду от солнца прячут. Иной раз посмотришь на лес, и кажется, что под защитой реки безмятежно дремлют вековые тополя и дубы. А рядом, в лесном полумраке, пенясь, бежит в Уссури вода по узким тенистым протокам. Но это не все, конечно. Река защищает лес, но и человек его сохранить старается. Разве не правду я говорю? Запрещено ведь лес на островах вырубать?

— Конечно, запрещено, но все равно рубят. Правда, рубят не все и немного: лесника боятся.

— Значит, если бы лесника не было, лес недолго бы на островах сохранился?