— Коля, а старого тигра так поймать можно? — спрашиваю я мальчика.

— Ой, нет, дядя, старого нельзя; он или уйдет далеко, или, если его прижмут крепко, сразу задерет человека.

— А знаешь, Коля, я, кажется, твоего старшего брата знаю. Он как-то меня вверх по Большой Уссурке в лодке вез и тоже о тиграх рассказывал, широкоплечий такой.

Он и есть. Летом он товар из Вострецова в поселок Островной в кооперацию возит, — ответил Колька.

— А зимой тигров руками ловит? — улыбнувшись, добавил я.

— Ага, ловит, — кивнул головой мальчик.

— А ведь, кажется, сейчас очень поздно, — спохватился я.

Мы вышли на крыльцо. Дождь прекратился. В темноте ночи в воздухе то и дело вспыхивали и потухали огоньки. Это летали маленькие жучки, во множестве населяющие Уссурийский край. Во время полета через короткие промежутки они то загораются ярким фосфорическим светом, то потухают.

На следующее утро я проснулся поздно и, открыв глаза, тотчас зажмурился. Комната была залита ярким солнечным светом. Я оделся и вышел во двор. После дождя воздух был как-то особенно душист и прозрачен. Я решил, не откладывая, ехать в Вербовку. Наскоро позавтракав, перенес вещи и с помощью ребят разместил их в лодке. В передней ее части помещалась сплетенная из лозы клетка с живыми птицами. Я столкнул лодку и взял в руки весло.

Прощай, гостеприимный остров Пещерный!

На берегу, босоногие и загорелые, в светлых ситцевых рубахах, стояли ребята и следили за удалявшейся лодкой.

— Дядя, приезжай к нам еще! — кричали они.

— Приеду, обязательно приеду! — отозвался я.

Быстрое течение вскоре вынесло меня из узкой, закрытой лесом протоки на широкий простор основного русла. Спустя полчаса я миновал большое селение Вострецово и, обогнув подступающую к реке сопку, быстро заскользил вниз по течению.

К вечеру того же дня мы с Гаудиком благополучно добрались до Вербовки, где удобно устроились в доме одного охотника.

Природа в низовьях реки несколько иная. Лиственные леса покрывают многочисленные острова, но среди них нет хвойных деревьев. Лесистые сопки отодвинуты далеко в стороны, и, чтобы добраться до них, нужно пересечь поля, болотистые луга и перелески. В окрестностях Вербовки я собрал большую коллекцию птиц.

Многие редкие экземпляры попали мне в руки только благодаря собаке. Как-то пес выгнал из травы неизвестную мне птицу вроде перепелки. Погорячившись, я выстрелил и промахнулся. Птица исчезла в густых зарослях, однако настойчивый Гаудик вновь нашел ее и заставил взлететь. Я выстрелил вторично, но и на этот раз только поранил птицу. Пролетев метров сто, она свалилась в густую траву.

Спешно пошел я в замеченном направлении, но, как только вступил в высокие травянистые заросли, сразу потерял ориентировку. Где тут найти птицу, когда сам не знаешь, куда идешь. Видишь лишь верхушки высоких стеблей да голубое небо.

День жаркий, в траве духота несносная. Однако надо искать. Мне казалось, что раненая птица обязательно окажется редкостью. Искали мы с Гаудиком, искали и так замучились, что сил больше не было продолжать поиски. Тогда мы вышли к реке, я выкупал Гаудика, сам выкупался, отдохнули оба. После передышки взял я Гаудика на руки, донес до места, где упала незнакомка, и пустил в траву.

— Ну, чернолобый, найди мне птицу, век тебе этого не забуду!

Через несколько минут слышу в зарослях призывный собачий лай.

— Гаудинька, где ты?

Пес отвечает лаем, и по звуку я могу судить, что собака не сходит с места. Пошел на голос, раздвигаю траву, смотрю — сидит Гаудик, а рядом лежит мертвая птица — трехперстка. Редка эта птица у нас. В Советский Союз проникает она с юга и только в восточные части страны. Распространение трехперстки до сих пор плохо изучено. Мне удалось установить, что Большая Уссурка — наиболее северная точка гнездования этой птицы в Уссурийском крае. Интересна трехперстка и в другом отношении.

У многих пернатых высиживает яйца и ухаживает за потомством только самка. Например, у уток селезень в отличие от самки имеет яркое оперение; самке необходима такая окраска, чтобы при высиживании скрыть гнездо, сохранить яйца.

Иначе обстоит дело у трехперстки. Оперение самцов окрашено скромней, чем оперение самок. Как только самка отложит яйца, она уходит от гнезда и не заботится о потомстве. Самец высиживает яйца и сам выводит цыплят. Такое различие между самцом и самкой называется обратным половым диморфизмом.

Много труда потратил Гаудик, чтобы найти трехперстку в травянистых зарослях, но в рот взять ее боится. Незадолго перед тем он меня сильно рассердил — вырвал хвост у добытой птицы. Я целую нотацию прочел псу.

— Зачем ты птицу за хвост хватаешь, куда она, бесхвостая, годится! — и на глазах у Гаудика бросил ее в сторону. Пес был ужасно сконфужен и, видимо, принял это к сведению. Вот почему он решил лучше не брать трехперстку зубами, а вызвать меня: «Бери сам, а то потом будешь браниться!»

Но иногда мой четвероногий приятель вследствие своей старательности оказывал мне медвежью услугу. Я не забуду одного случая с селезнем.

В тот день я хотел пройти через большое болото к сопкам. Они протянулись километрах в пяти от поселка. Вышли мы в поход спозаранку, чтобы к вечеру успеть возвратиться домой. Но на беду Гаудик наткнулся на озере близ селения на крякового селезня-подранка, еще весной раненного в крыло, и давай гонять его по озеру. То по камышам за ним лазает, то выгонит на чистую воду. Наконец, поймал пес птицу, слышу — в траве хлопает она крыльями. Взял я селезня в руки, осмотрел его, вижу — раненое крыло совсем зажило: вот-вот птица снова сможет летать. Мне этот селезень был совершенно не нужен, и я решил выпустить птицу на свободу, только при Гаудике не хотел этого делать — еще обидится пес. Подождал я, когда Гаудик убежал, и выпустил селезня в прибрежные заросли.

Но глупая птица вместо того, чтобы сидеть смирно, кинулась в воду, с шумом хлопая крыльями. Хотя и далеко был Гаудик, но, заслышав хлопанье, мигом примчался, и опять началась погоня за селезнем по всему озеру. То оба, пес и птица, плавают по середине озера, то скроются в камышах. Звал я Гаудика и ругал его, но пес никак не соглашался бросить селезня.

Я ждал около часа, пока Гаудик вновь не поймал птицу. За это время солнце поднялось высоко, стало жарко. В досаде, что столько времени потеряно зря, я сунул за пазуху пойманную птицу и, пройдя с полкилометра, незаметно положил злополучного селезня в густую траву между высоких кочек. Я думал, что Гаудик увлечется новыми поисками и забудет про селезня. Однако провести пса оказалось не так-то просто. Рыская по сторонам, он время от времени забегал сзади меня и, поставив нос по ветру проверял, здесь ли селезень. Ну и, конечно, обнаружил, что селезня у меня и в помине нет.

Пес как волчок завертелся около меня, морда недовольная, обиженная. Кинулся Гаудик назад по нашему следу и исчез из виду. Долго ждал я его возвращения и, не дождавшись, должен был вернуться. На это, видимо, и рассчитывал Гаудик. Он опять разыскал несчастного селезня и, придавив птицу передними лапами, лаял, чтобы привлечь внимание.

Пришлось мне тащиться с селезнем через болото домой. Дома я запер Гаудика, а сам отнес селезня на реку подальше от селения, чтобы больше эта птица ко мне не возвращалась. Выпущенный Гаудик, помчался на берег реки, долго рыскал по моему следу. Но на этот раз ему не удалось отыскать птицу. Уплыл селезень по реке — следа за собой не оставил.

Наступило жаркое время. Я ночевал не в избе, а на открытом воздухе, растянув палатку в саду, на берегу пруда. В одну душную ночь я долго не мог уснуть. Тяжелые тучи заволокли небо, закрыли звезды. Время от времени темноту ночи прорезали молнии, доносились глухие раскаты грома. И вторя им, в пруду то стихало, то усиливалось кваканье лягушек. Надвигалась гроза. Вот где-то далеко, на краю селения, залаяла собака, за ней другая, третья, и вскоре все селение наполнилось собачьим лаем. Сначала лай был злобный, потом в нем появились нотки страха, собаки взвизгивали, жалобно завывали.