Конечно же, Сураклина увидела и принцесса, она бросилась к нише за портьерой, врезавшись в стоявшую тут Джоанну.

Некоторое мгновение обе девушки недоуменно смотрели друг на друга. Джоанна опомнилась первой — она рванулась обратно в нишу, увлекая принцессу за собой.

— Нельзя, чтобы он заметил меня, — пояснила Джоанна подруге по укрытию.

Пеллицида понимающе кивнула и встала рядом с Джоанной, почти вплотную, ведь ниша была узкая, предназначенная, по-видимому, для одной из статуй. В это время послышался стук открываемой двери.

— Я тоже не хочу, чтобы он видел меня, — прошептала принцесса.

Тем временем снова послышался стук — Сураклин прошел в соседнюю комнату.

— Почему же нет? — тихо спросила Джоанна. — Я имею в виду. Гэрр, — она называла Сураклина тем именем, которым именовал его и Сердик.

Пеллицида посмотрела на нее, а потом быстро отвела глаза. Наконец она выдавила:

— Ну это не важно.

Было видно, что слова эти дались ей не просто.

Обе девушки быстро покинули свое убежище и прошли в небольшую комнату, где, на их счастье, никого не было. Это кажется была нежилая комната. Видимо, тут бывал только Сердик, стояли статуэтки старых богов, лежали книги по волшебству и магии, предсказанию судьбы и ворожбе, на столах были навалены диковинные приборы, стеклянные шары и стояли граненые бутыли с разноцветными жидкостями. Из этой комнаты стеклянная дверь выводила на террасу. С террасы обе девушки быстро спустились в сад и, минуя купы подстриженных в форме геометрических фигур деревьев, направились по посыпанной белым речным песком дорожке к воротам, за которыми ждала повозка Магистра Магуса. Несмотря на довольно солнечную погоду, на улице было холодно, но при этом ни одна из девушек не предложила вернуться за оставленными во дворце накидками.

Вдруг принцесса всхлипнула. Джоанна, быстро смекнув в чем дело, сунула руку в карман, достала чистый носовой платок и предложила ей. Пеллицида, или Пелла, как успела ее окрестить Джоанна, не относилась к типу женщин, которые стыдятся плакать на людях. И Джоанна поняла, что глаза у нее постоянно находились на мокром месте. При ближайшем рассмотрении оказалось, что лежавший на лице принцессы толстый слой пудры скрывал опухшие от постоянных рыданий щеки. Киша, болонка, почувствовав огорчение хозяйки, тоже подняла голову и тоскливо завыла. Пеллицида быстро нагнулась и подхватила многострадальное животное на руки.

— Я понимаю, что мой вопрос звучит глупо, — вздохнула Джоанна, — но все же я спрашиваю, могу ли я чем-то помочь тебе? Оставим Фароса в стороне, но мне кажется, что и Сердик не окажется правителем лучшим, нежели его брат.

Пелла посмотрела на Джоанну, словно желая убедиться, что эти слова исходят именно из ее уст. Принцесса была на голову выше Джоанны, и потому смотрела на нее сверху вниз.

— Нет, все нормально, — осторожно сказала она, — думаю, что на этот счет я согласна с Гэрром… Хотя я совершенно не представляю, каким правителем окажется этот Сердик, — она резко вытерла глаза платком, смахивая заодно со слезами и остатки косметики, а затем успокаивающе погладила по кудрявой голове и болонку. Собака благодарно лизнула руку хозяйки и вдруг снова завыла, дрожа всем телом на пронизывающем осеннем ветру. Наконец Пелла все так же настороженно поинтересовалась: — Скажи, а ты хорошо знаешь… Гэрра?

— Знаю, — тихо отозвалась Джоанна, — то есть когда-то знала его.

— Я и не представляла, что он возвратиться, — обе девушки шли уже мимо газонов, покрытых пожухлой травой, — может ты расскажешь мне о нем?

— Вряд ли это получится у меня, — уклончиво отозвалась Джоанна, — это… это все трудно объяснить.

— Но я должна это знать.

Решимость, горевшая в зеленоватых глазах принцессы и безапелляционность интонации донельзя удивили Джоанну. Она изучающим взглядом уставилась на Пеллу, испытывая отвратительное чувство знания важного, но бездоказательного. Сураклин наверняка уже пытался подчинить принцессу своей воле, но она как-то подсознательно убежала от него.

— Он приходит и уходит, — вдруг сбивчиво заговорила Пеллицида, — никто ничего не знает о нем. Только то известно, что очевидно. Знают, что он недавно подружился с Сердиком, что он постоянно подает ему умные советы. Он запрещает называть себя «волшебником». Но ведь он все равно волшебник, да?

— Да, — подтвердила Джоанна.

Пеллицида тяжело вздохнула и, укачивая на руках притихшую болонку, уставилась на золоченую крышу императорского двора, которая виднелась за уже успевшими сбросить листву деревьями.

— Он заставил меня, — начала было принцесса, но потом остановилась. — Он сразу мне не понравился. Но поначалу я даже ничего не успела понять… Прежде мне не приходилось кого-то любить, я даже не думала, что все может быть так… Но ведь это было заклятье, да?

— Да, — сказала Джоанна, теперь понимая, почему Пеллицида с такой поспешностью удрала от Сураклина, — но вообще-то, насколько мне известно, такие вещи называются изнасилованием. По крайней мере, должны называться.

Но Пеллицида только хмыкнула в ответ, глаза ее теперь были совершенно сухи — вероятно, все слезы она успела выплакать за этот ужасный месяц. Принцесса безмолвно пошла дальше, ветер принялся трепать ее пышные черные волосы. Джоанна не удержалась и спросила:

— А он что, сделал это с тобой?

— Он пытался.

— Не потому ли, что ты могла оказаться для него полезной в чем-то?

Принцесса ничего не ответила, а Джоанна представила себе, как если бы в случае удачи в своей затее Сураклин принялся бы изображать из себя страстного Гэри.

— Но для чего все-таки ему понадобилось это? — нарушила тишину Пелла. — Может быть, для того, чтобы я не заметила, как он убивает Фароса?

Пеллицида была совершенно чужой в этой стране, тут все было чужое и враждебное. Она была еще ребенком, которого вдруг взяли, и выдали за человека, который издевался над ней и унижал ее. Сейчас лицо ее было напряжено, и она напоминала одну из каменных статуй, что в изобилии столпились в парке.

— Возможно, — отозвалась Джоанна.

— Расскажи мне о нем, — снова попросила Пелла. — В нем есть что-то такое, что-то злое… Но я не знаю, что. Расскажи мне, кто он на самом деле такой, что ему нужно. Расскажи мне, что он собирается делать здесь?

Зимой в Феррите рассвет наступал очень поздно. В мрачных кварталах города Ангельской Руки день длился не больше шести часов. Последняя смена работавших на мануфактурах шла на работу уже в кромешной темноте. Колокола многочисленных городских церквей созывала горожан на молитву. Белые звезды равнодушно мерцали над крышами домов, только сильнее оттеняя черный бархат неба.

Керис, внук умершего архимага Солтериса Солариса, зябко поежился и, сильнее запахивая полы своей всепогодной куртки, ускорил шаг. Холод и в самом деле был жуткий, даже для такого времени года это было не совсем характерно. Он шел по Портняжьей улице, которая спускалась к реке. От реки поднимался молочно-белый пар. Из-за этого пара кое-где виднелись огоньки фонарей, горевших на стоявших на реке кораблях. Керису почему-то все это казалось странным, словно этого не должно было быть вовсе. Но его зоркие молодые глаза не находили тут никакой опасности, сколько он не оглядывался по сторонам. Но послушник продолжал настороженно стоять, словно надеясь не увидеть, так вовремя унюхать грозящую опасность. Но все, что улавливал его нос, это был самый обычный запах реки и тухлой рыбы, к которому, правда, примешивалось зловоние свалки, поскольку неподалеку находился Главный рынок города.

Керис ощущал приятную тяжесть пистолета, который он забрал у Джоанны. Но на всякий случай он вытащил из ножен меч — так оно надежнее.

Керис был приятно удивлен — он ведь совсем забыл, что в холодное время года прибрежные улицы пустынны. Это летом тут полно народу, праздно шатающегося без дела и интересующегося всеми и всем. Где-то на соседней улице громко лаяла собака, но не было слышно привычного крика чаек, ссорящихся из-за валявшихся на берегу и плававших в воде отбросов.