Странное впечатление произвели на меня эти слова, услышанные из уст Клары. Я хотел было уточнить, какого рода было ощущение, испытанное ею, но она не предоставила мне этой возможности, так как сразу вышла из бунгало после своих загадочных слов.

Я снова задумался. Мысли жужжали в голове, будто мухи вокруг падали.

Мне вновь подумалось, что, может быть, соглашаясь принять дар Девяти, а значит, и их условия, я совершил ошибку, которая могла иметь для меня неприятные последствия. Я должен был признать, что Девять никогда не требовали, чтобы я выполнил для них какое-то задание, которое можно было бы интерпретировать как проявление Зла, в том смысле, в котором я его себе представлял. Но нельзя было исключить, что однажды они все-таки сделают это, так как условия нашего договора давали им право требовать от меня всего, что. они сочтут нужным для себя.

Я подумал о знаменитом прецеденте, истории доктора Фауста и Мефистофеля. Но Фауст заключил сделку на короткий срок, и именно на этом он и прогорел. В то время как мы, если только немного повезет, проживем минимум до тридцати тысяч лет, а после нашей смерти все закончится. Некоторые из нас кончат тем, что войдут в состав Девяти, так как те тоже были смертны. Последний из них умер около двух тысяч лет назад, и на его место был выбран один из служителей. Свободное место среди Девяти могло оказаться и через двадцать веков, и завтра, и это было неизбежно.

Когда тебе предлагают остаться молодым в течение многих тысячелетий, отказаться от соблазна практически невозможно. Я понимаю, что какой-нибудь больной, страдающий тяжким хроническим недугом, умственно отсталый человек, неврастеник или старик с постоянными кризами подагры, вряд ли согласятся на такой дар. Но я не могу себе представить, чтобы человек, живущий полнокровной жизнью и любящий жизнь, отказался от подобной удачи.

Зачем было Девяти делиться с нами секретом длительной юности? Думаю, потому, что однажды испробовав его, человек уже не мог отказаться от соблазнительной мысли, и эликсир таким образом становился для него притягательнее героина, желаннее золота или драгоценностей. А для Девяти – орудием управления сонмом своих «посвященных». Кроме того, подчиняясь древним традициям, Девять были обязаны обеспечить практически вечное существование их братства, наверняка самого древнего из всех братств.

Интерфон звякнул девять раз, и голос Глашатая стал называть наши имена. Я был назван пятым, а Калибан – восьмым по списку. Это лишний раз подтвердило мне, что происходит нечто необычное. За сорок восемь лет, в течение которых я участвую в подобных церемониях, никогда еще не случалось, чтобы в пещеру Совета вызывалось более одного паломника сразу.

Вход в пещеру вел через треугольное отверстие, прорубленное в скале, достаточное для прохода в одну сторону лишь одного человека. Оно было таким узким, что я всегда с трудом протискивался через него.

Ярко освещен был лишь самый центр пещеры. Свет, постепенно рассеиваясь, таял в непроглядной темноте, окутывающей все остальное пространство огромной каверны. Дно ее напоминало воронку, в самом центре которой находилось озерцо с мутной водой серо-зеленого цвета. Из центра озера на высоту в три с небольшим метра поднималось сооружение, напоминающее усеченный конус. Каркас его был сделан из огромных, грубо обработанных дубовых брусьев, между которыми были навалены гранитные глыбы. На плоской вершине этой своеобразной трибуны возвышался дубовый стол, сделанный в форме кольца. Внутри кольца стояло девять кресел из дуба и ясеня, высокие спинки которых были украшены красиво вырезанным скульптурным орнаментом. Девять появлялись через люк, расположенный в самом центре трибуны. Над самым озером с потолка пещеры вниз спускались девять гигантских, удивительно прозрачных сталактитов. Свет, идущий из центра пещеры, освещал лишь самую нижнюю их часть, отражаясь и преломляясь в их прозрачной глубине, создавая впечатление висящих в пустоте девяти хрустальных сияющих люстр. Освещение шло от девяти огромных каменных чаш, с пылающей внутри смолой, стоящих на вершинах передвижных каменных же столбов, расположенных по периметру верхней площадки трибуны.

Все остальные члены братства во время церемонии должны были стоять на пологих гранитных склонах дна пещеры. Мы не имели права садиться, да было и некуда, так как во всей пещере больше не стояло ни единого стула или кресла. В помещении царила мертвая тишина, изредка прерываемая приглушенным покашливанием кого-нибудь, причиной которого была скорее нервозность, чем болезнь, ибо пьющие эликсир, вскоре забывали, что это такое. Во время церемонии нам также запрещалось говорить, кроме тех случаев, когда нужно было отвечать на вопрос, заданный кем-то из Девяти.

Наконец, после долгого томительного ожидания, на вершине трибуны появился Глашатай. Он встал сбоку от стола и протянул к нам руку с жезлом, украшенным косым крестом и рогами ханнунваакуна.

Как бы подчиняясь его сигналу, из люка в центре площадки стали медленно и торжественно, один за другим, появляться Высшие, Девять. Они шли в порядке занимаемого ими места в иерархии, самые младшие впереди. Последней из люка показалась древняя Аи-не-на.

Их было только восемь! Кресло по правую руку от Аи-не-ны осталось пустым. Оно принадлежало старику-гиганту с белой бородой, головной убор которого украшали головы двух воронов. Обычно он носил черную повязку на правом глазу, хотя тот видел совершенно нормально. Это был тот, кого мы знали под именем Ксоксаз.

Они были одеты в свою обычную одежду, больше напоминающую монашеский стихарь, но в этот раз их капюшоны были откинуты назад, на затылки, а на головах были надеты короны-маски, соответствующие рангу каждого из них. Головной убор Аи-не-ны украшала маска кабана, остальные носили маски медведя, волка, гиены, барана, ягуара, барсука и лося.

Старуха Аи-не-на долго смотрела на нас, не говоря ни слова. Я часто имел возможность видеть ее вблизи и знал, что она выглядит по крайней мере лет на сто двадцать пять. Даже смерть, страшась ее, казалось, обходит ее стороной. У меня были все основания предполагать, что ей никак не менее тридцати тысяч лет.

Наконец она подала знак Глашатаю. Тот подошел к пустому креслу рядом с ней и взял в руки предмет, до того времени скрывавшийся в тени. Это оказалась корона-маска Ксоксаза, украшенная двумя головами воронов. Он положил ее на стол перед пустым креслом и стукнул девять раз своим посохом по дубовому полу. В огромном пространстве пещеры эти удары, усиливаясь эхом, прозвучали, как девять раскатов грома.

Благодаря великолепной акустике, его голос без всякой помощи электронной аппаратуры был ясно слышен всем присутствующим.

Полным патетики голосом Глашатай провозгласил:

– Ксоксаз ушел от нас и присоединился к длинной череде своих предков, так как даже жизнь Девяти хоть и длинна, но все же не бесконечна.

Восемь сидящих за столом подняли выточенные из камня кубки, стоящие перед ними, и поднесли к губам. Снова воцарилась тишина. По-видимому, им больше нечего было сказать о человеке, который прожил вместе с ними в пещерах по крайней мере 5 тысяч лет, а, может быть, и в три раза дольше. Быть может, Девять уже оплакали его во время другой церемонии, для более узкого круга, не знаю. Во всяком случае, здесь, перед нами, они, казалось, наспех выполняют скучную надоевшую формальность.

Аи-не-на показалась мне еще более высохшей и сморщенной, чем всегда, но могущество ее влияния не убавилось от этого ни на йоту. Когда я говорил, что даже смерть в страхе обходит ее стороной, это не было пустой риторической фразой. Меня не так-то легко испугать, но в ее присутствии я всегда чувствовал себя крайне неуютно.

После долгой паузы, продлившейся не меньше целой вечности, Аи-не-на вышла из своей неподвижности. Она взглянула направо, в направлении Инга, старика с маской медведя на голове, потом налево, на Ивалдира, старого гнома, носящего барсучью маску. Вместе с Ксоксазом эти трое были, я думаю, самыми старыми после Аи-не-ны. Я не знал их возраста. Но мне пришлось несколько раз слышать, как они говорили между собой, когда оставались одни. И я достаточно опытный лингвист как в африканских, так и в индоевропейских языках, чтобы мог на лету запомнить несколько слов из их языка. Слов, которых я раньше никогда не знал, кроме как в написанном виде, и то в плане гипотезы, как пример одного из утраченных, но теперь «восстановленных» языков. Но до этого я никогда не слышал, как их правильно произносить.