Огромной свалкой выглядит сейчас все поле, покинутое буйствующими толпами. Молчат динамики на высоких мачтах. Пустынна эстрада с валяющимися на полу пюпитрами и мотками провода. Мусороуборочные машины бороздят поле, проглатывая тонны пустой посуды и рваной бумаги…

Джо и Сю лежат в траве среди неубранного мусора. Отхлебывают из одной бутылки, курят из одной завертки. Сю весела и возбуждена.

Сю. Все, Джо! Больше не могу! У меня, кажется, начинаются галлюцинации.

Джо. Это хорошо! Что может быть лучше галлюцинаций? Ты-то видишь, чего я не вижу.

Сю. Точно. Ты не видишь. Только я могу это видеть. Мою маму. Как она собирает к столу, дожидаясь меня, и все прислушивается, не еду ли я к дому.

Дж о. Где твоя мама?

Сю. А где может обитать еврейская мама? В Нью-Джерси. И Нью-Йорк рядом. И тихо, как в провинции. И евреи рядышком. Как в старой доброй Европе.

Джо. А у меня нет мамы!

Он начинает плакать, захлебываясь пьяными слезами. Сю утешает его. Гладит, целует.

Джо. Она сбежала, когда я был совсем маленьким. Я не знал ласки.

Он заваливает Сю на брошенный в траву плакат «Лучше заниматься любовью, чем воевать!». Мусороуборочная машина чуть не наехала на них в сумерках, но шофер вовремя притормозил и, привстав на сиденье, с восторгом смотрит на открывшееся его глазам зрелище.

Автомобиль врезался в придорожный столб, исковеркав себе весь перед. Крышка капота свернулась набок, и из под нее исходит паром двигатель. Сю и Джо выбираются из разбитой машины, хрустя подошвами по стеклянному крошеву на бетоне шоссе. Соседние машины притормаживают возле потерпевших аварию. Слышится далекий вой полицейского автомобиля.

Джо. Меня здесь не было! В моем досье в полиции не осталось свободного места, чтобы зарегистрировать новый арест.

Он прыгает через .ограду шоссе и исчезает в темноте. Вой полицейского автомобиля нарастает.

Идет подготовка к торжественному субботнему ужину. Стол накрыт. Свечи в серебряных подсвечниках еще не зажжены. К ужину приглашены гости. По всей видимости, из-за ожидаемого приезда дочери. Мужчины и мальчики в ермолках.

Один из гостей (поглядывает на часы). Ваша дочь запаздывает. Она точно обещала быть к ужину?

Отец. Она звонила мне и подтвердила, что будет засветло. Успеет к ужину.

Гость. Что ж, подождем.

Отец. Может, что-нибудь ее задержало? Но я не допускаю такой мысли. Она бы предупредила.

Мать. В любом случае мы не будем нарушать традицию и сядем застоя точно тогда, когда это следует.

Гость. А следует это сделать (глядит на часы) через семь минут.

Мать. Через семь минут мы и сядем.

Мальчик в ермолке и коротких штанишках с металлическими цепями на неровных зубах смотрит телевизор — идет репортаж с фестиваля рок-музыки. На экране в толпе мелькнула Сю с негром Джо. Джо дает интервью.

Мальчик. Сюзанна не успеет к ужину.

Мать. Почему, мой мальчик?

Мальчик. Потому что она занята другим.

Отец. Чем?

Мальчик. А посмотрите на экран. Ее только что показывали. В обнимку с этим негром. (На экране

— Джо крупным планом, а Сю не видно.) Мать. Не болтай, мальчик, глупостей. У тебя галлюцинации. Что может быть общего у нашей девочки с этим… ну… этим…

Мальчик. Черномазым? Вы так хотели сказать? А я не знал, что вы — расисты.

Отец мальчика. Не болтай глупостей. И не дерзи старшим. Вынь палец из носа! Борец за справедливость.

Отец Сю (вступаясь за мальчика). Это хорошо, что его волнуют такие проблемы. Нам, евреям, это очень близко и понятно.

Он, обняв мальчика за плечи, подводит его к стене в самом видном углу столовой. Там, в раме, висит, вырезанный из бумаги и наклеенный на картон, силуэт дерева, на каждой ветке которого вместо плодов — кружок фотографии с детской головкой. Мальчишечьи и девчоночьи головки.

Отец. Это моя семья. И все так и остались детьми. Фиру убили, когда ей еще не было двух лет. Моей дочери Сюзанне она приходится тетей. А это дядя Сюзанны — Самуил. Ему всегда будет пять лет. И не больше.

Мальчик. А мне кем приходится Самуил?

Отец. Двоюродным дедушкой.

Мальчик. У меня самый юный дедушка в мире!

Мать Сю. У нас,у евреев, все не как у людей.

Отец. Наша история насчитывает тысячелетия. Другие народы, жившие в те времена, давно исчезли. А мы, слава богу, живы. А почему? Потому что не смешались с другими, сохранили себя. Мы — древнейший народ в мире.

Мальчик. А китайцы?

Отец. Когда другие народы еще по деревьям бегали, у нас уже были: единый бог, царь Давид и царь Соломон… Песнь песней.

Мальчик. А когда евреи еще не знали, что они евреи, китайцы изобрели порох.

Мать. Лучше бы они его не изобретали, этот порох. Все! Никаких дискуссий! Прошу к столу. Наша дочь, если опоздает, присоединится к нам.

Зажигают свечи. Мать благословляет хлеб, читает молитву. Гости приступают к трапезе.

«Крайслер» Сюзанны с разбитым передом стоит во дворе станции, приподнятый краном машины техпомощи, приволокшей его сюда с места аварии. Владелец станции, в комбинезоне, выписывает Сю квитанцию.

Владелец станции. Через два дня будет как новая. Возьмите у нас машину, чтобы добраться домой (показывает на старенький красный «Фольксваген»), а когда мы ваш «Крайслер» доставим, вернете нам нашу.

Он вручает Сю ключи от «Фольксвагена».

Сю подъезжает на красном «Фольксвагене», тепло и сентиментально взглядывает на окна родного дома, где светятся огоньки свечей, и, тряхнув головой, изо всей силы давит на клаксон, взорвав патриархальную тишину еврейской улицы в маленьком городке штата Нью-Джерси.

Из дома выбегает отец, за ним — мать. В окнах появляются лица жующих гостей.

Отец. Милая доченька, я рад, что ты, наконец, дома.

Мать. Мы так переволновались.

« Отец. Но почему ты на этой… немецкой машине? Когда мы с твоей мамой после войны живыми выбрались из германского концлагеря в Америку, мы поклялись, что нашей ноги никогда не будет на немецкой земле, никогда не сядем за руль немецкой машины, ничего не купим, что сделано немецкими руками.

Сю еще в постели. Пьет кофе и болтает по телефону с подружкой.

Сю. Мюриел! Послушай, я тут произвела форменный переполох. Приехала на немецком «Фольксвагене». Мне его дали, чтоб добраться домой. Наши евреи встали на дыбы. И мои предки — в первую очередь. Слыхано ли? Видано ли? Чтобы еврейская девушка из приличной семьи села за руль машины, сделанной палачами?! Для них все немцы

— палачи, все евреи — жертвы. Весь мир делится на евреев и на остальных. Не жизнь, а сплошное поминовение усопших. Живешь, как на кладбище. Не знаю, как ты, Мюриел, а я больше не могу, не выдержу. Давай махнем на каникулы в Европу. Ну, на Средиземное море… Поживем как все люди. Без дурацких комплексов. Что? Сегодня вечером у твоих друзей вечеринка? Конечно, поеду! Куда угодно! Лишь бы подальше от печальных глаз моих предков. Только ты заезжай за мной. А то мой злосчастный «Фольксваген» под арестом. Отец запер его в гараж и отнял ключи, чтобы я не позорилась перед соседями. Боже, средневековье какое-то!