Вегда взяла руку герцогини своими горячими руками, наклонила голову, так, что волосы, упав, почти скрыли ее лицо, и тихо стала водить пальцем поперек ладони:

— Безмятежное детство… Счастливая юность… удачный брак… Вот, вот оно — роковая встреча! Встреча, несущая смерть! И другая встреча — несущая долгую счастливую жизнь! Они сшибутся, сшибутся и тут два пути… И только ты, герцогиня, только ты можешь помочь судьбе! Клубок ненависти наматывается, наматывается, пламя все пожирает, все уносит! Только тогда души обретут покой, а к герцогу вернется разум…

Лавиния слушала оцепенев, стараясь не пропустить ни слова. Ей одновременно казалось, что она не понимает ничего и что она понимает все. Линии на ладони мелькали перед глазами, то складываясь в образы скрещенных мечей, то образуя очертания незнакомого лица, то вдруг перед ней вставали оскаленные собачьи морды…

Она наконец в изнеможении закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Колдунья положила что-то ей на ладонь и сжала ее руку в кулак. Лавиния вздрогнула, подняла отяжелевшие веки и увидела прямо перед собой осунувшееся лицо с горящими глазами. Волосы, свисавшие вдоль впалых щек, шевелились, колыхаемые порывами легкого ветра, вдруг закружившегося по залу. Язычки пламени в светильниках испуганно трепетали, огонь в камине бешено завывал.

— Возьми, герцогиня, и береги это, как своего ребенка! В коробочке — мазь, составленная по старинному колдовскому рецепту! Если голову мертвеца приставить к телу и обмазать этой мазью шею, то голова прирастет, а убитый оживет! А уж если раненый едва жив, то он не умрет от ран, а быстро выздоровеет! Возьми, это то, что должна сделать ты! Скоро, скоро все свершится! Ты сама все поймешь! А теперь поспеши домой, я сама провожу тебя! — Колдунья встала и пошла вперед.

За спиной герцогини исчез камин, стали один за другим гаснуть светильники, и скоро она опять оказалась в полной темноте. Вдруг впереди со скрипом распахнулась дверь, и перед ней возник двор, залитый лунным светом, и сухое дерево, казавшееся серебряным.

Она шла не чуя под собой ног, и луна ярко освещала дорогу. Тучи серыми клубами мчались по небу, обходя стороной сияющий лунный диск, овраг, казалось, потерял свою крутизну, или это призрачный ветер нес ее над самой землей, не давая споткнуться. Вскоре ключ повернулся два раза, запирая калитку в дворцовой ограде. Лавиния бесшумной тенью проскользнула в грот и вошла в потайную дверь. Тут же бешеный порыв ветра закрутил облака в вышине, и луна скрылась за их плотной завесой.

Лишь в спальне, сбросив с себя плащ и сапоги, герцогиня вдруг вспомнила, что ни она, ни сама колдунья не заговорили о плате. Как же так, ведь она специально захватила с собой увесистый кошель с золотыми монетами! Вот он и сейчас висит у нее на поясе! О боги, какая оплошность! Герцогиня, не помня себя от огорчения и растерянности, зачем-то подошла к зеркалу и стала снимать с волос жемчужную сетку. Волосы рассыпались по плечам. «Как у колдуньи!»  — невесело усмехнулась она и взглянула в темный овал зеркальной рамы. В спальне не горел ни один светильник, но зеркало вдруг отразило большую, тускло освещенную комнату и женщину в черном платье, с распущенными волосами.

— Вегда! — тихо вскрикнула герцогиня.

— Да, это я! Мне тоже не чужды человеческие слабости, я, как и ты, забыла про золото, но без платы мое колдовство не имеет силы! Того, что висит у тебя на поясе, будет достаточно, подай кошель и не забудь — все теперь в твоих руках! Лишь ты сможешь направить судьбу по нужному пути! Береги коробочку!

Лавиния, дрожа от холода, вдруг пронзившего все ее тело, отвязала от пояса кошель и положила его в руку, протянувшуюся к ней из зеркала. Светильники за спиной колдуньи тотчас погасли, и на герцогиню смотрело уже ее собственное отражение, едва различимое в темноте спальни.

Эй, рыжий, вставай! Просыпайся, тебе говорю, плут! Ну, погоди, сейчас ты у меня вскочишь! Конан уже который раз пытался разбудить Рыжего Бёрри, но ответом ему были только могучий храп и невнятное бормотание. Певец лежал ничком на низком ложе, уткнувшись лицом в измятую подушку, и никакими силами его не удавалось поднять. А ведь вчера вечером они договорились, что Бёрри сведет Конана с лучшим оружейником Мэноры, который был, по его словам, крепким орешком. И вот теперь, просидев почти всю ночь со старыми приятелями, которые требовали от него все новых и новых песен, неутомимый певец лежал как бревно, даже не чувствуя крепких тычков киммерийца.

— Ну, нет, ты у меня проснешься! Солнце уже высоко, а ты все дрыхнешь, как герцог! Хотя я думаю, что и герцог уже давно уже встал!

С этими словами Конан взял большой кувшин с водой, скромно стоявший в углу, стащил Рыжего Бёрри с постели на пол и стал щедро поливать его голову. Храп тут же прекратился, мутные глаза на мгновение приоткрылись, рука заскребла по доскам пола, как бы перебирая струны невидимой эрты, и комната огласилась воплем:

— Нас было восемь за столом… Тра-ля-ля да тра-ля-ля! К утру остался я один… Тра-ля-ля… хр-р-р…

Конан еще разок плеснул приятелю в лицо водой из кувшина и услышал продолжение:

— … А остальные под столом… Тра-ля-ля да тра-ля-ля! Эй, каналья, ты что мне льешь в кубок?! Я воду пил только в детстве да еще в прошлом году, когда фляга прохудилась… нет, отвязалась… нет, вино слишком быстро кончилось, а я все ехал… ехал… ехал… хр-рр…

Уже не в силах удержаться от смеха, Конан выплеснул ему на голову добрую половину кувшина и вдруг услышал:

— Я уже проснулся. Все помню. Пора вставать. Надо идти к оружейнику, а то настает вечер. А чтобы идти, опять же надо встать. Конан, ты что, не догадался послать девчонку за вином?! Пусть несет, а я еще досплю…

Веселая служанка быстро притащила полный кувшин, и Бёрри, едва услышав, как она наливает вино, сразу стал подниматься на четвереньки:

— Ну-ка, ну-ка, птичка, сюда, ко мне поближе… Давай, где там кубок?

Он с закрытыми глазами ловил рукой воздух, а служанка, смеясь, водила кубком перед его носом. Наконец он разлепил веки и стал вертеть головой, следя за ее движениями.

— Ну, зачем же сразу два? Давай сначала один, потом другой… Нет, я скажу Лису, что у него бестолковые служанки, ничего толком не умеют!

Конан силой всунул кубок в его блуждающую руку и поднес к жаждущему рту. Мгновение — и он опустел. Девчонка налила еще, и этот опустел так же быстро.

— Все. Теперь можно вставать. Похоже, я уже умылся, так что, голубка, дай-ка мне полотенце! И принеси чего-нибудь поесть. — Он посмотрел на Конана почти совсем прояснившимися глазами и ухмыльнулся: — Забыл тебя предупредить, что по утрам у меня очень крепкий сон! Матушка, помню, пока добудится, так все кулаки об меня отобьет, а поленом будить жалела… Добрая она у меня была… Ну, так что, поедим и пойдем?

— Что-то гляжу я на тебя, Рыжий, и думаю: как еще примет нас твой «крепкий орешек», ведь ты говорил, что он и для герцога делал доспехи, и для заезжих рыцарей? А с тебя вон до сих пор капает… И штаны… Кром! Бёрри, ты что, вчера барашка из блюда себе на колени переложил? Ну и пятно! Тебя в таких штанах и близко нельзя подпускать к приличным лавкам!

— Ха, штаны! Подумаешь, штаны! — Бёрри был явно задет насмешкой, но жаркое уплетал с большим удовольствием, облизывая жирные пальцы и вытирая их о безрукавку. — Штаны ему мои не нравятся! Доедай, и пошли, я покажу тебе, кто такой Рыжий Бёрри!

Он еще долго не мог успокоиться и все продолжал ворчать, пока они наконец не вышли из харчевни. На улице Бёрри немного постоял, как бы что-то вспоминая, потом расцвел улыбкой и уверенно пошел вперед. Конан шагал рядом, с удовольствием посматривая на этого лохматого пьяницу с бездонной утробой, которого любили во всех харчевнях и который везде был дома.

Изрядно поплутав, они оказались в каком-то тупичке, где крыши чистеньких домов мирно выглядывали из густой зелени.

— Слушай, друг, ты куда меня завел? С каких это пор оружейники селятся в таких углах? Где тут кузница, где мастерские?