Он молчит, и она продолжает:

"А там, помнишь, перед Юхновом, когда деревню брали, нас было очень мало?"

"Так там, Варюша, фронт большой был, - вдруг оживляется Слава. - А тут что - одна улица!"

Они проходят мимо сберкассы и керосиновой лавки.

"Я потом сбегаю, - говорит она. - Керосин надо купить. А когда мы поедем на твою речку Ворю? Помнишь, обещал?"

"В первый выходной и поедем! Там хорошо сейчас".

Кончается Маросейка, начинается Покровка.

"Мы куда пойдем - ко мне или к тебе, на Бабушкин?" - спрашивает она.

Ей уже слышится, как на Елоховском соборе гремят колокола - красиво, величественно, кажется, на весь мир, и сразу же на всех домах взметнулись флаги - красные флаги с золотыми, как буквы на памятнике героям Плевны, наконечниками. Флаги трепещут в весеннем воздухе, а золотые наконечники горят на солнце. Не поймешь, где солнце, где золотые наконечники, где наконечники, где золотое солнце.

"Это что? Не победа?"

"Конечно, победа, Варюша! - говорит Слава. - А пойдем мы не к тебе и не ко мне, а к нам! Чуть подальше, правда, но зато..."

"Как это - к нам?"

"А дом нам с тобой отгрохали - это чепуха? Отличный дом рядом с кинотеатром имени Третьего Интернационала. Третий подъезд, четвертый этаж. Разве забыла?"

Кажется, она забыла. Наверно, потому, что сейчас ей очень хочется показаться Славе хорошей хозяйкой. И она думает только об этом. А то, что у них свой дом, - это хорошо.

Они идут дальше. У Покровских ворот она говорит:

"А вот и мой дом!"

"Знаю", - отвечает Слава.

"А вот наша "Аврора", - продолжает она.

"Я сюда тоже бегал, давно, в детстве", - говорит Слава.

За Земляным валом он продолжает:

"А вот и мой дом. Только в нем никого нет. Отец ведь с матерью у меня умерли, а тетку в войну на улице убило осколком. Как раз тут, у церкви..."

В скверике у памятника Бауману опять много солнца и детей. Но скверик маленький, и детям не хватает места. На тротуарах возле Новорязанской дети. На тротуаре возле Елоховского собора - дети. И чуть дальше, около их дома, - дети. Асфальт разделен мелом на квадраты и квадратики. Это древние "классики"! Вот бы и им со Славой сейчас попрыгать по этим квадратам. Ведь прыгали же, и совсем недавно! Но сейчас им нельзя. Они взрослые, и у них свой дом. Третий подъезд, четвертый этаж. Квартира номер...

"Слава, какая квартира?"

"Вот эта, Варюша, эта!"

Первое, что ее поражает в квартире, - окна.

"Такие огромные! - говорит она. Потом добавляет: - Слава, ты иди отдохни, а я обед приготовлю..."

Смешно и обидно, но до войны она не научилась готовить. Как-то так всегда получалось, что все было готово, - была мама. Сейчас она ругала себя: не девочка, взрослая, войну прошла, а что же делать с этим обедом? Если суп варить, то как? И наверно, это не скоро.

Ей вспоминается Фаня Залманова и все ее слова, почти подряд, все, что она говорила: "Варька, брось ты, в самом деле, переживать!", "Ох, уж ты со своим характером", "Ты забыла, кто ты? Лампочка ты! Понимаешь, лампочка! Включили, выключили! А тебе все перегореть хочется, да?", "Слушай, Варька, не чикайся ты с мужиками! Вообще с ними чикаться не надо!"

Фаня Залманова из райисполкома! Может, она, конечно, и понимала что-то в жизни, она старше ее, и все-таки ничего она не понимала. А что, если ей хочется угодить сейчас Славе, именно угодить? Накормить его как следует, обласкать, чтобы он знал: она любит его, она все умеет, как взрослая женщина, она будет настоящей хозяйкой в их доме. Что ты скажешь на это, Фаня Залманова, давняя, довоенная моя сослуживица? Эх, Фаня, Фаня! Умная ты, а жизнь ведь сложнее тебя!

Слава заходит на кухню, обнимает ее:

"Ну, что ты здесь колдуешь?"

Она не знает, что ответить.

Он бежит куда-то. Она даже опомниться не успевает, как хлопает дверь.

"Опять обиделся! - решает она. - И что я за человек! Все как-то не так выходит..."

Через десять минут он прибегает с полным вещмешком:

"Хватай!"

Она вынимает из вещмешка мясо и колбасу, конфеты и масло, сыр и макароны, хлеб и...

"А это зачем?" - Она удивляется, увидев две игрушки - гуттаперчевую куклу в голубом платье и заводную машину.

"Как зачем? У нас же дети будут!"

Да, у них будут дети. И много-много детей, как там, в сквере у Ильинских ворот. Мальчики и девочки. Девочки и мальчики. Нет, пожалуй, сначала лучше мальчики. Для Славы! Ведь мужчины, говорят, так любят мальчиков.

"А вот еще", - говорит Слава, доставая что-то из кармана.

"Что это?"

"Билеты на поезд. Мы же поедем с тобой на речку Ворю".

Она варит и жарит. Она накрывает на стол и радуется:

"Правда, Слава, что сейчас не война?"

"Правда, Варюша, правда!"

И они очень долго едят и пьют чай и вино, которое так любит Слава. Она давно знала об этом - еще с тех пор, под Юхновом, в рабочем поселке.

За окном сверкают огни витрин и фонарей, окон и трамваев. По крыше соседнего дома бегут могучие неоновые буквы: "Храните деньги в сберегательной кассе". И гремят, как и днем, колокола Елоховского собора.

Стол убран. Посуда вымыта. До чего же она устала за сегодняшний день! Но что нужно сказать сейчас, она не знает и молча смотрит на Славу.

Он помогает ей:

"Спать, спать! Немедленно спать! А то впереди..."

Вдруг он хохочет:

"Что это я? Впереди ничего, кроме счастья! Ведь не война сейчас!"

Она разбирает постель.

"Ложись", - говорит он.

Она раздевается, чего никогда не было там, на войне.

"Спи", - говорит он.

"А ты?"

"Что я?"

"Ты меня боишься?" - неловко спрашивает она.

"Я? - Он молчит. Долго-долго молчит. Потом говорит: - Я обидеть тебя боюсь, Варюша. Как тогда..."

И ей хорошо теперь. Очень хорошо. Она знает, ох как знает сейчас, что любит его. Любит!..

И так могло быть...

11

Утром небо прояснилось. Птицы, невесть откуда появившиеся, обрадовались. Галки и воробьи заходили-запрыгали по улице в поисках пищи, в ожидании весны.

Весна наступала медленно, а пищи не было. Галки дрались с воробьями, воробьи отчаянно бросались на галок. После того как три "мессершмитта", пользуясь погодой, прочесали деревню, птицы чуть поуспокоились, но через час вновь появились на улице. Немцы ударили из минометов, и птицам пришлось убираться подобру-поздорову...