– Я могу лишь вновь, – ответил нарком, – сослаться на равенство перед законом собственных и чужих граждан. Создавать привилегии мы не можем.

– Ну что же, перейдем к вопросу о денежных претензиях. Я имею в виду прежде всего долг правительства Керенского в сумме 187 миллионов долларов. Наши союзники в Европе по мировой войне оставили вопрос открытым…

– А они, между прочим, должны вам около одиннадцати миллиардов, – заметил Литвинов.

– Но с вами мы хотим хотя бы частично решить этот вопрос.

– Позволю себе напомнить вам, – сказал нарком, – о наших контрпретензиях – ущербе, нанесенном Советской республике во время интервенции. Вам, наверное, достаточно говорят слова Архангельск и Владивосток. В последний японцы прибыли с согласия Америки. Если вы хотите немедленно решить вопрос, то давайте вместе откажемся от всех претензий.

В разговор вступил Рузвельт.

– Лично я сомневаюсь в моральном праве Америки требовать выплаты долгов царя и Керенского. Интервенцию в Архангельске трудно оправдать. К тому же англичане и французы, заработавшие на войне, платить отказываются. России же война ничего, кроме развалин, не принесла. Я думаю, в дальнейшем можно будет найти такую формулу, которая удовлетворит противников признания.

Хэлл перешел к четвертому вопросу, который хотела бы обсудить американская сторона: не стремится ли Советская Россия свергнуть существующий в США строй? Не на это ли направлена деятельность Коминтерна? После дебатов было решено обменяться письмами по вопросу о пропаганде, зафиксировав в них принцип невмешательства во внутренние дела друг друга. Оба правительства обязались строго воздерживаться от всяких актов, цель которых – возбуждение или поощрение вооруженной интервенции против другой стороны. Они обязались также не создавать, не субсидировать и не поддерживать военные организации и группы, которые хотели бы бороться против политического и социального строя обоих государств.

В конце беседы речь зашла о международном резонансе признания, о негативных откликах на Западе и особенно в Токио. Рузвельт оживился, как шахматист, увидевший на доске любопытную позицию.

– Наш посол в Японии Джозеф Грю сообщил на днях из Токио, что там предупреждают: если признание приведет к тому, что русские будут надеяться на США в спорах с Японией, или если китайцы будут полагать, что США поддержат Россию на Дальнем Востоке, то японским дипломатам придется обратиться к своим военным. Как вы, господин народный комиссар, смотрите на эти «если»?

– Мне кажется, в Токио употребили далеко не все возможные «если». Они могли бы добавить: если США будут рассматривать Советский Союз как противовес Японии на Дальнем Востоке. Или: если США будут рассчитывать, что, признав Россию, они обезопасили себя на Тихом океане. Или: если Соединенные Штаты продемонстрируют свою готовность сотрудничать с Москвой на Тихом океане…

– Что ж, чем больше «если» мы даем политическому сопернику, тем вероятнее, что он допустит ошибку.

– Согласен, господин президент. И, вероятно, чтобы еще больше спутать его карты, вы неделю назад сделали дружественный жест по отношению к Японии: объявили, что весной будущего года ваш тихоокеанский флот совершит плавание в Атлантику и вернется назад не раньше осени.

Рузвельт сделал вид, что не заметил иронии наркома:

– Такие жесты могут сбить с толку не только потенциального соперника, но и кого угодно. Но если вы хотите карты на стол…

«Интересно, – подумал Сквирский. – Ведь Рузвельт из тех, кто крепко прижимает карты к животу и никогда не выкладывает их на стол».

– …то вот мое мнение: 92 процента населения земного шара жаждет мира и только восемь процентов стремится к войне и завоеваниям – это Германия и Япония. Наши две страны не нуждаются в завоеваниях. Они-то и должны стать во главе движения за мир – я понимаю мир как нерушимость границ.

– Полностью согласен с вами, господин президент. Все пограничные столбы на всех границах – это опоры мира, и удаление хотя бы одного такого столба повлечет за собой падение всего здания мира.

– Вот именно, господин Литвинов. Что касается Германии, то я не исключаю ее движения на восток. Гитлер – опасный воспитатель юношества в милитаристском духе. Надеюсь, однако, что он долго не продержится. Вот японцы представляют собой серьезную опасность, они вынуждают нас тратить новые сотни миллионов долларов на вооружение. Их флот может тягаться с английским, а наш он перегнал. Я думаю, что Япония рано или поздно не выдержит финансового напряжения, но пока она меня беспокоит.

– Она не может не беспокоить и нас, господин президент. Аппетиты Токио распространяются на наш Дальний Восток и Сибирь.

– Сибирь – гигантский край. Вам, вероятно, нужно лет десять, чтобы начать ее как следует осваивать, строить дороги.

– Может, лет десять, может, больше, но мирных лет.

– Америка готова сделать все, чтобы предотвратить японскую опасность.

– Вы подразумеваете…

– Нет-нет, воевать Америка не будет, ни один американец не пойдет на это. Но моральную и дипломатическую поддержку я готов оказывать на все сто процентов. И в связи с этим: почему бы нам не подписать пакт о ненападении?

Рузвельт как бы размышлял вслух.

– Мы целиком за, – заявил нарком. – Мы хотели бы также заключить пакт о ненападении между СССР, США, Китаем и Японией. Назовем его, скажем, Тихоокеанским.

– Билл, – обратился Рузвельт к Буллиту, – займитесь-ка этим вопросом и доложите мне о нем детально в ближайшие дни, до вашего отъезда в Москву.

Уильям Буллит, сорокадвухлетний высокий худощавый человек с лысой яйцевидной головой, согласно кивнул. Ему уже доводилось бывать в Москве. В 1919 году, во время интервенции против Советской России, когда Красная Армия наступала, он был послан туда, чтобы узнать, на каких условиях большевики согласны вести переговоры с Антантой. Он привез от В.И. Ленина предложения Советского правительства. Но направившие его в Москву президент США В. Вильсон и британский премьер Д. Ллойд Джордж даже не встретились с ним по возвращении: положение на фронтах, как им казалось, изменилось в пользу Антанты, и они сочли переговоры с большевиками лишними. После миссии в Москву, которая не принесла ему лавров, он, юрист по образованию, дипломат и журналист по роду занятий, решил навсегда оставить дипломатию.

Лишь спустя четырнадцать лет Буллит по просьбе Рузвельта вернулся в госдепартамент и стал готовиться к повой работе – посла США в Москве. «Он слишком лукав», – говорила о нем жена президента Элеонора. На словах Буллит выдавал себя за восторженного друга Рузвельта, однако на его слова никогда нельзя было положиться. «Он карьерист, стремящийся выдвинуться на высокий пост. По-моему, он не умеет правильно оценивать обстановку», – записал в своем дневнике американский посол в Берлине Додд. Буллит принадлежал к тому типу людей, которые слишком уверены в своих силах, не имея на то достаточных оснований.

– Пока же, – Рузвельт снова обернулся к Литвинову, – я могу сказать следующее: четырехсторонний или даже трехсторонний – без Японии – пакт, разумеется, абсолютно неприемлем для Токио. Но отказ Японии развязал бы мне руки для заключения пакта с вами.

– А что вы думаете, господин президент, по поводу соглашения с нами о совместных действиях, когда возникнет опасность для мира?

– О, господин Литвинов, я бы предпочел воздержаться от двусторонних обязательств. Лучше в случае необходимости я сделаю одностороннее заявление.

Шесть дней спустя советская и американская делегации обменяются нотами об установлении дипломатических отношений и нотами по вопросу о пропаганде, то есть о взаимном невмешательстве во внутренние дела. В совместном коммюнике о финансовых вопросах будет зафиксировано «джентльменское соглашение», по которому взаимные претензии сторон аннулировались, а СССР обязался заплатить США «в качестве взноса в счет долга Керенского или прочего сумму не ниже 75 миллионов долларов в форме процента сверх обычной процентной нормы на заем» – именно на заем, поскольку Советский Союз нуждался в валюте для закупок за границей машин и оборудования. При этом оговаривалось желание президента и конгресса получить 150 миллионов долларов, Литвинов же обещал «посоветовать своему правительству согласиться на 100 миллионов долларов».