- Основания лгать и обманывать?

- Основания сберегать, и распределять, и очень обдуманно расходовать свои средства. Не так-то легко они ему достаются. Семья ваша обходится ему очень дорого.

- Да, я действительно обхожусь ему очень дорого, - подтвердил Морган таким тоном, что учитель его не мог удержаться от смеха.

- _Для тебя_ же ведь он и сберегает эти деньги, - продолжал Пембертон. - Что бы они ни делали, они всегда думают о тебе.

- Он мог бы немного поберечь... - мальчик замолчал. Пембертон стал выжидать, что он скажет, - поберечь свою репутацию, - вдруг как-то странно изрек он.

- Ну, репутация-то у него отличная. С этим все в порядке!

- Да, для их знакомых этого, разумеется, вполне достаточно. Знакомые их - премерзкие люди.

- Ты говоришь о князьях? Не надо возводить хулы на князей.

- А почему бы и нет? Ни один из них не женился на Поле... ни один - на Эми. Они только и делают, что обирают Юлика.

- Все-то ты знаешь! - воскликнул Пембертон.

- Да нет, далеко не все. Я не знаю, на что они живут, и как они живут, и зачем вообще они живут! Что у них есть, и какими путями все это добыто? Богаты они, бедны, или это просто modeste aisance? [скромный достаток (фр.)] Почему им не сидится на одном месте, почему они живут то как вельможи, то как нищие? Словом, кто же они, в конце концов, и что они такое? Обо всем этом я много думал... я думал о многих вещах. В них столько этой омерзительной светскости. Ее-то я и ненавижу больше всего... О, я _столько_ ее насмотрелся! Они думают лишь о том, как лучше притвориться и сойти за одних или за других. Зачем им все это нужно? _Что они делают_, мистер Пембертон?

- Не торопи меня, - сказал Пембертон, стараясь превратить этот вопрос в шутку и вместе с тем удивленный, больше того, совершенно потрясенный проницательностью своего воспитанника, пусть даже тот и не во всем разобрался. - Я понятия не имею об этом.

- И что же они от этого выигрывают? Не видел я разве, как к ним относятся все эти "порядочные" люди, те самые, с которыми они хотят знаться. Те все у них забирают. Они ведь готовы лечь им под ноги и позволить себя топтать. Порядочные люди терпеть этого не могут, им это просто противно. Из всех наших знакомых единственный по-настоящему порядочный человек - это вы.

- А ты в этом уверен? Мне-то они под ноги не лягут!

- Но и вы ведь тоже не ляжете под ноги им. Вам надо уехать... вот что вы действительно должны сделать, - сказал Морган.

- А что тогда будет с тобой?

- О, я же подрасту. А потом уеду и я. Мы еще с вами увидимся.

- Дай мне лучше довести тебя до конца, - сказал Пембертон, невольно вторя деловитому тону мальчика.

Морган остановился и, подняв голову, взглянул на своего учителя. Поднимать голову ему теперь приходилось уже гораздо меньше, чем два года назад, - за это время он очень вырос, а неимоверная худоба делала его еще выше.

- Довести меня до конца? - повторил он.

- Есть еще столько всяких интересных вещей, которыми мы могли бы заняться вместе с тобой. Я хочу подготовить тебя к жизни... хочу, чтобы ты оказал мне эту честь.

Морган по-прежнему смотрел на него.

- Вы, может быть, хотите сказать, чтобы я поступил с вами по чести?

- Милый мой мальчик, ты слишком умен, чтобы жить.

- Я больше всего и боялся, что вы можете это подумать. Нет, нет! Это нехорошо с вашей стороны. Мне этого не вынести. На следующей неделе мы с вами расстанемся. Чем скорее, тем лучше.

- Если я только что-нибудь услышу, узнаю о каком-нибудь месте, я обещаю тебе, что уеду, - сказал Пембертон.

Морган согласился на это условие.

- Но вы мне скажете правду, - спросил он, - вы не станете притворяться, что ничего не узнали?

- Скорее уж я притворюсь, что узнал то, чего нет.

- Но скажите, откуда вы можете что-нибудь услыхать, сидя с нами в этой дыре? Вам нельзя медлить ни минуты, вам надо ехать в Англию... ехать в Америку.

- Можно подумать, что учитель - это ты! - воскликнул Пембертон.

Морган сделал несколько шагов вперед и немного погодя заговорил снова:

- Ну что же, теперь, когда вы знаете, что я все знаю, и когда мы оба смотрим в лицо фактам и ничего не утаиваем друг от друга, это же гораздо лучше, не так ли?

- Милый мой мальчик, все это до того увлекательно, до того интересно, что, право же, я никак не смогу лишить себя таких вот часов.

Услыхав эти слова, Морган снова погрузился в молчание.

- Вы все-таки продолжаете от меня что-то скрывать. О, _вы_ со мной неискренни, а _я с вами - да_!

- Почему же это я неискренен?

- У вас есть какая-то задняя мысль!

- Задняя мысль?

- Да, что мне, может быть, недолго уже осталось жить и что вы можете дотянуть здесь до того дня, когда меня не станет.

- Ты _чересчур умен_, чтобы жить, - повторил Пембертон.

- На мой взгляд, это низкая мысль, - продолжал Морган, - но я вас за нее накажу тем, что выживу.

- Берегись, не то я возьму да и отравлю тебя! - со смехом сказал Пембертон.

- Я становлюсь с каждым годом сильнее и чувствую себя лучше. Вы разве не заметили, что с тех пор, как вы приехали сюда, мне стал не нужен доктор?

- Твой доктор - _это я_, - сказал молодой человек, беря его под руку и увлекая за собой.

Морган повиновался, но, сделав несколько шагов, он вздохнул: во вздохе этом были и усталость, и облегчение.

- Ах, теперь, когда мы оба смотрим истине в глаза, все в порядке!

7

С тех пор они еще долго смотрели истине в глаза; и одним из первых последствий этого было то, что Пембертон решил выдержать все до конца. Морган изображал эту истину так живо и так чуднО, и вместе с тем она выглядела такой обнаженной и страшной, что разговор о ней завораживал, оставить же мальчика с нею наедине казалось его учителю верхом бессердечия. Теперь, когда у них обнаружилось столько общности во взглядах, им уже не имело никакого смысла делать вид, что ничего не произошло; оба они одинаково осуждали этих людей, и их высказанные друг другу мнения сделались между ними еще одной связующей нитью. Никогда еще Морган не казался своему учителю таким интересным, как сейчас, когда в нем так много всего открылось в свете этих признаний. Больше всего его поразила обнаруженная им в мальчике болезненная гордость. Ее в нем оказалось так много - и Пембертон это понимал, - так много, что, может быть, ему даже принесло пользу то, что ей в столь раннюю пору приходилось выдерживать удар за ударом. Ему хотелось, чтобы у родителей его было чувство собственного достоинства; в нем слишком рано проснулось понимание того, что они вынуждены непрестанно глотать обиды. Его мать могла проглотить их сколько угодно, а отец - и того больше. Он догадывался о том, что Юлик выпутался в Ницце из неприятной "истории": он помнил, как однажды вся семья пришла в волнение, как поднялась самая настоящая паника, после чего все приняли лекарства и улеглись спать - ничем другим объяснить это было нельзя. Морган обладал романтическим воображением, взращенным поэзией и историей, и ему хотелось бы видеть, что те, кто "носит его фамилию" - как он любил говорить Пембертону с юмором, придававшим его чувствительной натуре толику мужества, - вели себя достойно. Но родители его были озабочены единственно тем, чтобы навязать себя людям, которым они, вообще-то говоря, были ни на что ненужны, и мирились со всеми их оскорблениями, словно это были полученные в сражениях шрамы. Почему они становились не нужны этим людям, он не знал; в конце концов, это было дело самих этих людей; внешне ведь они отнюдь не производили отталкивающего впечатления - они были во сто раз умнее, чем большинство этих мерзких аристократов, этих "несчастных хлыщей", за которыми они гонялись по всей Европе. "Надо сказать, что сами-то они действительно люди прелюбопытные!" - говорил не раз Морган, вкладывая в эти слова какую-то многовековую мудрость. На это Пембертон всякий раз отвечал: "Прелюбопытные... знаменитая труппа Моринов? Что ты, да они просто восхитительны, ведь если бы мы с тобой (ничего не стоящие актеры!) не портили им их ensemble [ансамбль (фр.)], они бы уже покорили все сердца".