– А ну скорей сматывай удочки, пока жив! – прошептал Митька и, когда, слезая с вербы, мальчишка в бурках очутился возле дупла, ткнул его закоченевшей рукой в ногу.

Но наблюдатель, занятый спуском, ничего не заметил. Митька выглянул из дупла. То, что он увидел, захватило его душу.

Растянувшись длинной цепью по Двине, «синие» быстро приближались к крепости. Вот они пересекли лыжню у берега, перевалили через глыбы колотого льда, через сугробы, недавно наметенные.

Эх, ну и красота! Митька бурно задвигал плечами, заработал пальцами, словно сам сжимал палки и на лыжах лихо мчался по реке, чтобы взять штурмом эту неприступную крепость. Уже можно было различить отдельных ребят. Вон Коля Ерохин, коренастый, как старый казак, в черной бурке и кубанке, сбитой на затылок. Вон маленький Димка, без шапки, быстро перебирает лыжами – где-то посеял, растяпа! Но Всеволода среди наступающих нет, нет и еще многих. Наверно, задумали какой-то маневр.

Между тем лыжники подлетели к обрывистому берегу и, толкаясь, наступая друг другу на лыжи, стали взбираться вверх. Но крепость безмолвствовала: из «зеленых» не было видно ни души.

Митька насторожился.

Лыжи загремели об лед – это «синие» были уже на подступах к крепости. Наиболее упрямые делали отчаянные усилия, стараясь палками высечь ступеньки. Но напрасно: крепость для лыж была неприступна.

– Спешиться! – донеслась команда Ерохина.

Ребята сбросили лыжи и, опираясь на палки, стали взбираться по крутому склону.

И тут случилось неожиданное: из специальных крепостных ворот, как боевые слоны, стуча и подпрыгивая, вниз покатились громадные снежные ядра. Легкий удар – и «синие» срывались и кубарем скатывались вниз. Дружный хохот раздался в крепости.

– Ур-р-р-ра! За мной! На приступ!.. – надсадно кричал Ерохин, размахивая палкой, словно копьем, и снова бросился на штурм.

Ребята карабкались вверх, падали, отбрасываемые снежными бомбами, но снова и снова, как муравьи, ползли на штурм вражеской крепости. Вон кто-то на лыжах подвез ящик с золой, ребята стали хватать горстями золу и разбрасывать ее по глади льда. Суворов и Скобелев, водившие когда-то солдат на штурм снежных вершин, сказали бы сейчас ребятам: «Молодцы!»

Больше Митька не чувствовал холода.

– Так, так! – кричал он, силясь вылезти из дупла. – По одному! Заходи с флангов! Эй ты, шляпа, не мешайся на дороге! С тыла заходи, с тыла! Ну-ну, еще разок! Еще! Не падай духом, братва! Вперед! У-р-р-р-а!

Шум у крепостных стен стоял невообразимый. А Митька все больше и больше разгорался. Он бешено колотил в стенки своего укрытия, прелая сердцевина вербы стала оседать глубже, и мальчишка еще на полметра въехал внутрь ствола.

Это была катастрофа…

Смотровая щель очутилась над головой. Он был со всех сторон зажат в затхлую темницу, и крики штурма едва просачивались сюда. Митька заплакал злыми слезами. Он уперся ногами в бугорки каких-то выступов и, до крови царапая щеки, с трудом перевернулся лицом в обратную сторону. Потом вцепился в край дупла и рывком подтянулся вверх.

Со стороны огородов прокатилось новое яростное «ура». Четко выделяясь на фоне снега, человек пятнадцать «синих» катилось сверху. Впереди, размахивая треугольным флагом, в оранжевом лыжном костюме мчался Всеволод. За ним большим маховым шагом несся Юра – полы его длинного пальто отлетали в стороны, как крылья. «Неужели Юрка разведал и повел их с тыла?»

Человек двадцать «зеленых» бросилось к ним наперерез из крепости. В воздухе замелькали снежки. Снизу снова пошли на штурм крепости. И новое «ура» разнеслось над огородами.

Защищались осажденные отчаянно. На Всеволода насело пятеро «зеленых» – облепили, смяли, повалили. Пыхтя, выдыхая клубы пара, они выкручивали ему руки, пытаясь вырвать сосновое древко. Всеволод отбивался, отцеплял руки нападающих, мертвой хваткой держался за древко. Тогда «зеленые» за древко поволокли его по снегу к крепости. На них налетел Юра. Он рычал, лягался, бил головой и наконец все-таки вырвал флаг и бросился к крепостной стене. Наперерез ему выскочили трое. «Зеленых» уже не было в крепости – они все высыпали наружу. Завязалась рукопашная. Атака захлебывалась.

Отбиваясь от «зеленых», охрипшим голосом Юра кричал что-то своим, но «синие», сцепившись с противником, словно забыли про флаг.

Что ж это, что ж это такое!

Напрягая мускулы рук, Митька вытянул из дупла свое тело и, прицелившись, с толстого сука, как рысь, прыгнул в снег.

Метнувшись к Юре, он растащил вцепившихся в него «зеленых», выхватил древко и огромными скачками бросился к опустевшей крепости. Свежая, застоявшаяся сила, как скрученная пружина, распрямилась в нем. Оторвав Митьку от земли, она легко подняла его в воздух и бросила на передний бастион.

Не прошло и минуты, как он уже стоял в полный рост на широком зубчатом гребне и, потрясая в воздухе руками, во всю силу своих легких кричал что-то оглушительно бессвязное, ликующее. Глаза его блестели, по щекам катились слезы, шапка слетела в снег, а он стоял на гребне бастиона и, задыхаясь от восторга, кричал. Потом с размаху вонзил древко в плотную корку льда. Налетел ветер, и треугольный флаг с белой цифрой «десять» – номер школы – захлопал на древке.

Вокруг все еще продолжался бой: раздавались крики, хруст снега, свист и смех, хотя все это уже было бесполезно: флаг трепетал на стене, крепость пала…

– Так вот ты где, – холодно сказал Всеволод минут через десять, в упор рассматривая Митьку.

Лицо командира, еще пылавшее от боя, было уже бесстрастно и замкнуто. Он долго не говорил ни слова.

Митька топал окоченевшими ногами, дул в варежки, моргал белыми ресницами – наконец-то можно подвигаться! Он весь посинел, но в уголках его губ по-прежнему таилась усмешка. И во всей его аккуратно сбитой, ловкой фигурке чувствовались неуступчивость и вызов.

Со всех сторон набежали «синие», окружили их криком, гамом, смехом, кашлем, свистом.

Ребята дергали Митьку за руки, совали сахар с прилипшими хлебными крошками, недоеденные бутерброды, а кто-то попытался сунуть и папиросу, но, оглянувшись на вожатого, поспешно спрятал.

Такой встречи Митька не ожидал. Сквозь его красные, нахлестанные ветром щеки проступал густой румянец смущения, а глаза беспокойно бегали по сторонам.

– А еще брать не хотели, – звучал простуженный, с хрипотцой голос Женьки Хвостикова, дружка Митьки. – Только людьми бросаются.

– А ну, тише! – грозно сказал Всеволод. Гам смолк. Командир осмотрел ребят, и его взгляд остановился на Митьке. – Уши потри, вояка… – Но тут же его голос осекся. – Прошу построиться.

Заложив за спину руки, Всеволод прошелся вдоль притихшего строя. Потом притоптал каблуком снег и вскинул голову. Установилась такая тишина, что, кажется, слышно было, как в висках у ребят стучит кровь. Какое еще новое жестокое наказание придумает Всеволод?

– Повторяю приказ по армии, – прозвенел в морозном воздухе его четкий, металлический голос – За нарушение воинской дисциплины на рядового Сорокина Дмитрия наложить взыскание – трое суток гауптвахты. Приказ обжалованию не подлежит. Все.

Ребята вздохнули. На переднем бастионе опустевшей крепости захлопал на ветру синий треугольный флаг…

А Митька весело подмигнул ребятам и побежал раскапывать свои лыжи.

1955