Закон "настанет время и настало уже" действует и здесь. В заключительной главе Апокалипсиса святой город как небесный Иерусалим сойдет с неба, казалось бы, без всякого предшествовавшего развития. И все же такое развитие в Апокалипсисе как раз присутствует. "Святой город" Древнего мира безвозвратно отдан на поругание. Однако посреди разрушения издревле существовавших ценностей благодаря деянию Христа в области, где живут земные люди, прорастает новый, приобщающийся святости мир. Средневековый искатель Грааля искал в конечном счете не географически локализованную твердыню, но тот самый прорастающий, пасхальный, незримый земной мир. Так и Иоанн среди всеобщего уничтожения видит "храм с жертвенником". И со- [Стр.102]
вершенно ясно, что речь идет не о чем-то внешнем, ибо Иоанн должен данной ему для измерения "тростью" -- хотя это еще не "золотая трость", которой ему предстоит затем измерить небесный Иерусалим (Откр. 21:15), -измерить и самих "поклоняющихся в нем". Иными словами, на пути к конечной цели подводится "промежуточный итог": осознание того, насколько развилось прорастающее будущее.
Здесь появляются еще "два свидетеля", в которых отчетливо узнаваемы Моисей и Илия в их земном перевоплощении. Они "облечены во вретище" (Откр. 11:3). Эти два Божиих свидетеля среди катастрофических событий внешне неприметны, однако действуют они с исключительной духовной силой, пока не погибнут от "зверя, выходящего из бездны". Зверь этот, как здесь недвусмысленно сказано, "победит их" (Откр. 11:7). Развитие в истинном своем облике не есть непрерывное, неуклонное движение вперед, как представляется наивному оптимизму. Это -- движение, которое то и дело наталкивается на препятствия, терпит неудачи, отступает назад, но все же постепенно ведет к цели. Во всяком духовном развитии как раз такие негативные моменты способствуют углублению. Слово "победить" -- одно из ключевых в Апокалипсисе. Каждое из семи посланий заканчивается обетованием "побеждающему". Человек может достичь своей цели, только если он сознательно преодолеет негативную возможность формирования своего существа; и, по-видимому, это связано с тайной свободы. Внутренний путь к такой "победе" ведет и через опыт "поражения", благодаря которому человек как раз и созревает для окончательного преодоления, окончательной победы. Зверь победит двух свидетелей Божиих, убьет их и оставит трупы их "на улице великого города, который духовно называется Содом и Египет, где и Господь наш распят" (Откр. 11:8). Подобно тому как небесный Иерусалим имеет предварительные ступени, имеет их и подпадающий бездне "Вавилон" -- символ всего земного человечества, утратившего связь с вышним миром и не стремящегося ее восстановить. В этом великом городе оставленной Богом и Духом, чисто материалистической цивилизации распятие Христа происходит как бы постоянно. Однако за смертью двух свидетелей следует событие, созвучное Пасхе и вознесению Христа. Происходит воскресение во плоти, и свидетели вос[Стр.103]
ходят "на небо на облаке" (Откр. 11:11--12). Все это, как однозначно сказано, видят люди, настроенные к ним враждебно: "и смотрели на них враги их". Воскресение и вознесение Христа были событиями объективными, но созерцали их лишь те, кто обладал для этого внутренними предпосылками. Каиафа и Пилат не созерцали ничего. Гл. 11 Откровения Иоанна указывает в грядущее, где реальность сверхчувственного все сильнее стучится во врата сознания людей и становится зрима даже для тех, кто не желает о ней знать. В рассказе о воскресении и вознесении свидетелей речь идет не о грубо материальных процессах -- недаром в Апокалипсисе для понятия "смотреть" использованы два разных слова. Люди "смотрят" на трупы двух свидетелей -здесь стоит слово "blepein" (Откр. 11:9). Это обычное зрение. Когда же речь идет о воскресении (Откр. 11:11) и далее о вознесении (Откр. 11:12), то для обозначения, что люди "смотрели" на эти события, в обоих случаях употребляется слово "theorem", имеющее ярко выраженный духовный оттенок. Как в Пасхальное утро, так и здесь происходит "великое землетрясение". Пресуществление земного тела, связанного с землей, заставляет содрогнуться и самое землю. Как говорит Новалис, "все смертное сотрясается в своих устоях".
Здесь дело идет не только об активизации умерших душ в вышнем мире, но и о чем-то находящемся на пути между пасхальным воскресением и Страшным судом; говоря осторожно, о чем-то связанном с воскресением и вознесением. Здесь тоже есть предварительные ступени. Как событие такого рода в древнейшем прошлом человечества, до Голгофы, когда действовали еще первородные, райские силы, можно истолковать загадочный пассаж из книги Бытия, где о Енохе, седьмом патриархе после Адама, скупо сообщено: "И ходил Енох пред Богом; и не стало его, потому что Бог взял его" (Быт. 5:24). В этом насыщенном предчувствиями сумеречном свете, возможно, станет понятным и таинственное место в Евангелии от Матфея, что в связи со Страстной пятницей и Пасхой "многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим" (Мф. 27:52--53). Обретение тела воскресения, даже если оно, по Павлу, вступает в бытие в не имеющем временной протяженности мгновении Страшного суда (1 Кор. 15:52), опять-та- [ Стр.104]
ки есть всего лишь конечный пункт долгой линии развития. Уже в седой древности дохристианские "святые" начали потихоньку преобразовывать не только свою тонкую природу, но и -- через духовную первооснову -- земное тело, стараясь одухотворить его. Этой преобразовательной работе, начатой еще до Христа, без Христова деяния было бы суждено остаться незавершенной. Но благодаря Христову деянию первоначальный "воскрешающий" элемент как бы утверждается и укрепляется. Вступление этих возрожденных святых "в святой город" -- так Иерусалим в Евангелиях назван еще только в одном месте (Мф. 4:5) -- позволяет вдобавок угадывать еще и скрытый смысл, а именно что всякое одухотворение земной телесности уже означает вхождение в силовое поле небесного Иерусалима.
Длительное отлучение христианской теологической мысли от конкретного духовного "реализма" привело к тому, что она оперирует слишком застывшими понятиями и слишком поспешно склоняется к выводам типа "или--или". Если телу воскресения земного человека дано в полной мере явиться лишь на Страшном суде, это никоим образом не должно исключать, что прежде могут произойти события, еще не тождественные последнему и окончательному, но лежащие на пути к нему.
После того как вострубил седьмой Ангел, ровно на середине Откровения звучит имя Михаил (Откр. 12:7). "Война на небе" между Михаилом и его Ангелами, с одной стороны, и драконом и ангелами, с другой, заканчивается низвержением дракона на землю. "Война" эта происходит в сверхчувственных сферах. Человек, во плоти или без оной, в этом образном описании не упомянут вообще. Лишь в великом победном гимне, которому Иоанн внимает затем как мощной инспирации (Откр. 12:10), открывается тайна, что и при этом небесном событии человек был действующим лицом и даже играл очень важную роль. Гимн начинается словами: "Ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть (exousia) Христа Его". Таким образом, здесь вновь подхватывается гимн умерших христиан: "Спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!" (Откр. 7:10) Слово "спасение" ("soteria", "великое избавление") больше нигде в Откровении не встречается, лишь в гл. 19 оно будет приве- [Стр.105]
дено в третий и последний раз (Откр. 9:1). Если рассматривать Апокалипсис в целом -- а для понимания это просто необходимо, -- то бросается в глаза, что три пассажа, где присутствует слово "soteria", образуют вместе некую композицию. В ст. 7:10 мы отметили знаменательное употребление дательного падежа -- "Богу нашему ... и Агнцу": это означает, что, приняв спасение ("soteria"), люди теперь в свою очередь струят его ввысь, как великое благодарение Богу, как приношение. В ст. 12:10 стоит уже не дательный, а родительный падеж -- "спасение ... Бога нашего". Приношение человека "подступило" к вышнему миру и отныне принято им. Полагать, что человек ничего Богу дать не может, ибо все и так принадлежит Богу, а потому сама идея человеческой жертвы есть примитивное заблуждение, -- значит впадать в упрощенчество. Разумеется, все изначально принадлежит Богу. Однако для того, чтобы человек был сотворен воистину по образу и подобию Божию в назначенной ему свободе, Бог предоставил человеку "пространство свободы", как гласит псалом: "Небо -- небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим" (Пс. 114:24). Набожный мог услышать и другую речь Бога: *Сын мой! отдай сердце твое мне" (Притч. 23:26). Но человек может отказать в своем сердце даже Богу. В своей земной независимости он обладает возможностью отчуждать собственность от Бога. Принося жертву, он осознает положение вещей и старается добровольно вернуть Богу Его отчужденную собственность. Когда говорят, что человек должен что-то дать Богу, это вовсе не проявление безбожной гордыни. Господу было угодно именно так все устроить -- из любви к нашей возрастающей свободе. После жертвы Христа, которая оживает в людях, христианство осуществляет свое жертвенное служение. Слово "soteria", трижды произнесенное в Откровении, знаменует три стадии: в ст. 7:10 -- приношение человека (дательный падеж!); в ст. 12:10 -- приятие этого приношения в великий момент мировой истории ("ныне", "arti"); в ст. 1.9:1 о спасении Бога говорится не как в ст. 12:10, что оно "настало" ("egeneto"), но что оно уже есть и пребывает в покойной непреложности. Сопоставим эти при пассажа: