— Поясные держать!..

Гондола поплыла вбок и неуверенно опустилась… Сырость, туман навалились на стратостат, пропитали его влагой, утяжелили его на шестьсот килограммов, страшным балластом нависли на, его оболочку. Попробовали облегчить стратостат за счет балласта, сняли несколько мешков с дробью, сняли все лишнее, но этого было недостаточно… А снимать еще балласт было уже небезопасно. Это был маневренный балласт, необходимый для успешного полета и нормальной посадки.

Полет отложили.

Ругаясь в небо, в тучи, в барометр, мы уныло покидали аэродром.

Гараканидзе рванул красную вожжу разрывного приспособления, на верху оболочки, с боку ее раскрылось зияющее отверстие, и оболочка стала медленно опадать. Большая толпа, ждавшая на Ленинградском Шоссе старта, стала разочарованно разбредаться, и уже ползли вздорные толки, уже доброжелатели шептались, что конструкция стратостата того-с, с изъянцем, просчитались, дескать, куда нам в стратосферу. Как факт передавали, что при попытке выпустить стратостат, оболочка у него лопнула «по всем швам».

— Как же, позвольте! Что вы мне толкуете, я сам видел, как дыра образовалась, — уверял нас знатоки с Ленинградского шоссе.

Метеорологи вычерчивали невеселые кривые. Неудача первого старта взволновала не только Ленинградское шоссе, но взбудоражила и весь мир. В такой же степени, как пуск Магнитостроя или Днепростроя, как выступление советской делегации на конференции по разоружению, как первый всесоюзный съезд ударников-колхозников, — весть о полете первого советского стратостата приковала внимание миллионов людей на поверхности земного шара, от читателей бульварных газет и до профессоров с мировыми именами, десятилетиями запертых в своих кабинетах и лабораториях, от бывших белогвардейских генералов, торгующих папиросами на улицах Софии, до королей и министров, управляющих государственным аппаратом великих держав.

Друзья и враги, сочувствующие и брызгающие бешеной слюной ненависти реагировали, конечно, на весть про нашу первую неудачу по-разному. В то время как дружественно настроенная печать буржуазного мира со слов своих московских корреспондентов давала точные, научные и технические комментарии о причинах фальстарта, враги и злопыхатели действовали примитивно по старому испытанному методу «рижских уток». Эта, с позволения сказать, «информация» в отдельных стадиях своего изготовления имела примерно следующий вид:

«МОСКВА, 24 сентября (молния). Как и следовало ожидать, советский стратостат никуда не полетел. Большевики, по обыкновению, переоценили свои возможности. Из осведомленных источников сообщают, что неудача стратостата является результатом саботажа нескольких крупных инженеров, недовольных своими бытовыми условиями и требующих повышения заработной платы.»

В дальнейшем эта же телеграмма подвергалась тщательной «идеологической» переработке где-нибудь в Риге. В результате телеграмма эта приобретала следующий вид:

«РИГА, 24 сентября. Как сообщают из Москвы, советский стратостат не полетел в результате низкого качества советского водорода. Неудачному старту предшествовало вооруженное восстание инженеров, строивших стратостат. Восставшими инженерами командовал известный летчик Чухновский. Стратостат оборонял отряд китайцев и латышей под командой летчика Бабушкина. По непроверенным слухам выясняется, что вообще никакого стратостата в природе не существовало, и что все это — очередная провокация ГПУ.»

А вот в самом низу, на дне белогвардейского болота в каком-нибудь мелком городке Югославии престарелый генерал уже несся по улицам с пачкой газет экстренного выпуска и, захлебываясь от радости, выкрикивал:

«— Советский стратостат лопнул! Совнарком арестован! Войска восставших под командой генерала Бабушкина-Чухновского подходят к Серпухову!»

Ночь на 30 сентября предъявила нам все свои созвездия, и в каждом из них, от Альфы до Омеги, все сулило нам наконец «исполнение желаний». Немедленно началась подготовка к старту. Она проводилась с образцовой четкостью, спокойствием и быстротой. Неудача прошлого старта во многом пошла на пользу. Газ на этот раз давали не из металлических баллонов, а из больших резиновых газгольдеров. Легкие и огромные, медленно-колышущиеся резиновые туши зеленых газгольдеров напоминали, как уже было не раз замечено, слонов. Большое стадо резиновых слонов паслось на траве аэродрома. Красноармейцы подводили их «под уздцы», и длинный хобот шланга соединял газгольдеры с оболочкой Затем по команде красноармейцы разом бросались на газгольдер и выжимали из него газ, как выжимают из тюбика краску.

Ночной туман стелился над землей, но небо было чисто, предвещая прекрасный день, удачный старт. Оболочка вздувалась пока еще огромным полушарием. Поспешая за ней, раздувалось рассветом небо.

В дежурной комнате аэродрома всю ночь сновали люди, хлопали двери, звенел телефон, стучали машинки. Иностранные корреспонденты торопливо отстукивали сообщения для всего мира. Между городом и аэродромом сновали машины, летели во все страны телеграммы. Мы чувствовали себя в преддверии огромного исторического события. А в углу нашей комнаты сидел безучастный и сонный человек, подшивал какие-то бумаги и невозмутимо медленно, с упоением щелкал на счетах…

Два небольших воздушных шара-прыгуна с подвешенными скамеечками-качелями, на которых сидело по человеку, двигались в воздухе вокруг исполинской, ставшей уже бокалообразной, оболочки стратостата. Шары витали над стратостатом, порхали вокруг него, взбирались на него, скользили на привязи вдоль его боков. Я слышно было, как терлись друг о друга упругие шелковистые оболочки. Люди были так малы, в сравнении с громадой стратостата, что глаз просто скидывал их со счетов, почти не замечая.

В синеющем рассветом небе, в кометных хвостах прожекторов вращались летучие шары, осиянные фиолетовыми лучами; где-то внизу в не растаявшем тумане копошились крохотные фигурки людей. Чудовищная махина оболочки медленно неуклонно вздувалась над слоем мглы и росла, росла, словно выпертая из недр земли какими-то титаническими силами, похожая на громадный протуберанец, ударивший в небо, взброшенный и застывший… Это было зрелище захватывающего, почти космического величия. Может быть, его смогла бы передать кисть Юона, автора картины «Рождение планеты».

Отпущенная на длину стропов, оболочка стратостата высилась более чем на 75 метров. Она была так непомерно и грандиозно высока, что верхушка и человечек с шаром на ней осветились солнцем задолго до того, когда первые лучи светила коснулись нас, стоящих на поле внизу.

Сначала засияла нежным розовым светом серебристая раздутая верхушка оболочки. Потом — розовая глазурь, как с верхушки кулича, стала растекаться по складкам, спускаясь все ниже и ниже. Туман оползал с неба, и в великолепном рассиявшемся утре стратостат возник над полем необъятно громадный, ликующий, похожий на сказочной величины восклицательный знак, в «точке» которого легко умещались трое людей.

Небо было открыто для полета!

Но вот все было закончено и на земле. Стратостат взвешен, аппаратура еще раз проверена. Аэронавты уже обрастали бытом путешествия. Им принесли костюмы, пищу, оружие. Командир стратостата т. Прокофьев, хладнокровно покусывая бисквит, возился у люка стратостата.

…Последняя густая волна утреннего тумана накатывается на аэродром, на короткое время плотно закрывая поле. Но метеорологи приносят последнюю сводку погоды. Кривые разомкнулись. Сводка благоприятна. Прогнозы полны оптимизма. Годунов смотрит на карту, смотрит потом на ясное бестуманное небо…

— Ну, — весело говорит он, — сегодня уж шалишь! Обязательно полетим.

— Изумительная погода! — поздравляют аэронавтов провожающие. — Смотрите, прямо не шелохнет. Этак вы и будете висеть над Москвой.

— Пожалуйста, — отвечает Прокофьев. — Почему бы не сесть прямо на Красную площадь. Я — с удовольствием!