— Так, Иван Никитич. Только я боюсь Веткина, развалит опять все изобретенье, как вчера. Я ведь новый двигатель придумал, да коэффициент трения не учел, а он сразу проницательно дознался.

— И развалил?

— Ага. Без всякой снисходительной жалости.

— Ты ему пока не говори, потерпи. Я постараюсь завтра пли послезавтра заглянуть, если дела не задержат. Вместе мы выстоим, не бойся. Мысль у тебя умная. Ну, бывай… — Пожал на прощанье руку и выкатился из палаты.

Нот это человек!

Сеня облегченно улыбнулся и спрятал амбарную книгу и тумбочку. Если Балагуров поддержит, дело двинется. Вон какой он быстрый — и соображает и ходит как комсомолец, а ведь лет на десять старше Сени и в два с лишним рта толще его. Опять же, не механик какой-нибудь, а районный начальник. Такой что хочешь сделает, если захочет, забот только, наверно, много присутствует, не до магистрали ему…

Веткин, повидавшись с Балагуровым, пришел в палату задумчивый, переложил с кровати на подоконник сетку с яблоками и горестно объявил, что бросает курить.

— Все равно нехорошо, пусть уж лишит судьба и куренья.

— К нам приходил товарищ Балагуров, — сообщил Сеня.

— Виделись в сквере. Бросай, говорит, все отрицательные свойства и становись новым человеком. Будто от водки и куренья это зависит. А?

— Зависит, — подтвердил Сеня. — Любое явление жизни имеет причины и следствия своего продолжения добра и зла.

— Брошу, сказал же!

— Слова утверждения или отрицания сущности имеют силу тогда, когда за ними идут последовательные дела положительного или отрицательного качества.

— До чего ты занудливый, Сеня! — Веткин вынул из тумбочки две непочатые пачки «Примы», с демонстративной решимостью измял их, искрошил и выбросил в окно. Затем лег на койку и закинул руки за голову.

Сеня следил за ним, сидя на койке, и чувствовал себя виноватым: эту механическую грузопассажирскую магистраль должен был изобрести опытный инженер Веткин, заслуженный человек, а пришлось вот ему, самодеятельному механику Буреломову. Незаконно же происходит, хотя талантливых способностей самоучки тоже сделали немало великих изобретений. Сын кузнеца, переплетчик Фарадей, например, почти всю электродинамику создал, индукцию и законы электролиза открыл, газы сжижал… Голландский американец Эдисон вообще тышу с лишним изобретений сотворил, и множество из них крупные, хорошие. А наш Иван Ползунов… Да что перечислять! У них и великие открытия были, у самоучек, хотя изобретения первее открытий. В этом вопросе определения первости надо согласиться с философом Кантом из старинной Германии: то, что открывают, уже существовало до этого открытия, только оно еще не было известно, как Америка до Колумба; но то, что изобретают, например, порох, не было никому известно и не существовало до мастера, который это сделал. Так-то. Хоть и немец, а не хуже меня понимал, что изобретения главнее открытий.

МГПМ тоже не было и нет в действительности жизненного процесса. Есть различного назначения целесообразности транспортеры, мастер берет готовым лишь принцип их действия, но и тот изменяет, приспосабливает для иного целевого назначения эксплуатации. Ведь новый транспортер, выполняя измененную функциональность дороги, уже не есть только законный транспортер, а что-то другое, новомодное…

— И еще сказал, будто Илиади хвастался, что у него самый большой нос. Больше моего. Врет же!

— Кто? — не понял Сеня.

— Балагуров. Ему бы такой приварить, сразу бы шутить отучился. А то, видишь ли, и Мытарину об этом сказал, твоему директору. Нашли повод для веселья!

Сеня удивился, что серьезный Веткин с ревнивой обидой говорит о такой малой вещественности организма, как нос, а о самодвижущейся дороге, о великой МГПМ даже не спросил. Значит, Балагуров ему ничего не сказал, а сам он почему-то не спрашивает. Наверно, значения не придает изобретениям простого механика без наличия диплома.

— Здра-авствуйте, ма-альчики! — В проеме раскрытой двери стояла пожилая Елена Веткина, накрашенная, в облегающих брюках, в моднющей кофточке, и кокетливо водила коровьими прекрасными глазами то по сидящему плешивому Сене, то по лежащему носатому мужу, раздражительному, косматому. — Вы чуде-есно устроились — как в раю: тихо, прохладно и воздух чистый! Веткина перекосило от ее одобрения:

— Ты что, и в раю уже побывала?

— Не-ет, но я мечта-аю, ми-илый. Разве нельзя?

— Нельзя, драгоценная. О душе надо думать, а ты и сейчас о грешном теле радеешь.

— Бо-оже мой, Оте-елло, ты все о том же! Не надое-ело? — Постукивая высокими каблуками модных туфель, она прошла к койке мужа, ухватила пальцами его за нос, но Веткин сердито вырвался и сел на постели. Елена сунула ему яблоки в сетке. — Питайся, ревни-ивец, — дефицит, только для тебя! — И увидела на подоконнике такие же яблоки в такой же расфасовке. — О-о, ты здесь не скучаешь и одиночестве! Кто же позаботился, ваша секретарша?

— А хоть бы и секретарша, тебе-то что!

— Как это что? Нагле-ец! Я за него пережива-аю как за верного мужа, а он…

— Не расстраивайтесь, не виноват он, — вступился Семя, боясь, что они сейчас поссорятся, и переживая за обоих. — Товарищ Балагуров здесь был, он и яблоки принес в подарок.

— Спасибо, благородный вы человек! — Елена достала из-под рукава кофточки платочек и промокнула глаза. — Он готов на все, лишь бы меня довести до слез. Лгун несчастный!

— Не лгун. Нинуська была, не видел ты, Сеня! — Веткин подморгнул ему. — И яблоки она принесла. А Балагурова я в сквере встретил.

Сеня не принял игры.

— Зачем говорить неправду информации! Никакой секретарши РТС здесь не находилось, я же ее знаю. Вы не расстраивайтесь, Елена Ивановна. — И, захватив амбарную книгу, пошел во двор, чтобы не мешать их свиданью.

Жалко было эту немолодую женщину с протяжным голосом, когда-то красивую, обаятельную, за ее отчаянные попытки отдалить старость, скрыть морщинистую шею, поблекшую кожу густо напудренного, нарумяненного лица. Особенно выдавали глаза, большие, погасшие, усталые. Вот и у Фени такие же глаза, только черные, непроглядные, как осенняя поздняя ночь. А волосы наполовину седые. У этой хоть седины незаметно — беленькая, льняная да еще подкрашенная.

Что такое жизнь с точки зрения людей? Жизнь есть недоумение в беспредельном пространстве бесконечного времени, удивленного бессмертным упорством смертного человека. Мужчина постоянно изобретает новые орудия и средства производства своего существования, борется за их внедрение в практику дела и наращивает всякие мускулы своей силы, а женщина рожает изобретателей и жен для них, борется за свою красоту, которая воодушевляет мужчин и награждает их за подвиги творчества.

Сеня повздыхал, забрался в знакомую беседку и развернул на круглом столе амбарную книгу. Надо не грустить в старинной меланхолии, а делом выполнять свое человеческое назначение и совершенствовать жизнь людей. Балагуров говорил о подробной записке про движущуюся магистраль, вот и надо составить ее первовариантный черновик.

«Пыль и шум от движения технического прогресса машин, — начал Сеня, полизав кончик чернильного карандаша, — застилают человеку зрение глаз и слух ушей, он перестает видеть дальнейшие перспективы впереди себя и не слышит стона природы, которая забыла спокойную эволюцию постепенного развития себя и подвержена резким скачком пагубы».

Дальше надо посоветоваться с Владыкиным и попросить, чтобы он подсчитал неэкономную работу нынешних машин в денежном выражении рублей убытка. Пусть также узнает через статистиков, сколько в нашем СССР машин и их среднюю мощность. Цифра суммы общей мощности выйдет астрономической страшенности. Надо привести ее, а потом сказать в таком виде: