Инженер и сам давно пытался найти ответ на этот вопрос. И не находил. Вообще-то решение принял отец, а они с матерью лишь пошли за ним. После революции все изменилось, уже не было страны, где начиналось детство. Что можно запомнить в пятилетнем возрасте? Толпы с флагами на улицах днем, треск винтовочных выстрелов ночью. Потом отец рассказывал, что исчез вековой уклад. Все стали жить одним днем. Закон и порядок заменили лозунги, сегодня один, завтра другой. Что нельзя было вчера, то поощряют сегодня. Но нет гарантий, что и это не будет отринуто завтра. «Наверх» пробилась толпа дилетантов, стремящихся изменить и переустроить мир по своему разумению. Отец внутренне не мог принять власть, которая призывала все разрушить. Он не желал мириться с эпохой, приведшей к господству жестоких самовлюбленных людей, уничтожавших все, к чему прикасались. Мир перевернулся, рассыпался, словно картинка в калейдоскопе. Поэтому отец вывез семью в безопасную Европу. Впоследствии они оказались в Германии — там прекрасно развита геология. Правда, все считали их чужаками. Но в воспоминаниях о детстве есть и счастливые моменты. Отец получил место на кафедре, читал лекции. После школы сын пошел по его стопам, влюбился в геологию, и она затмила в жизни все остальное. Отучившись и набравшись опыта, он стал помогать отцу; дела шли совсем неплохо — с приходом фашистов к власти промышленности рейха потребовалось сырье, а значит, и грамотные, опытные изыскатели. Но главное дело отца осталось в далекой России. Повинуясь желанию старика, инженер при первой возможности стал участвовать в его исследованиях.

Теперь мир перевернулся снова. В калейдоскопе сложился новый рисунок. Почему все получилось именно так? Он не знал. Так вышло…

— Они украли мою страну, детство, юность, все…

Роттерн неопределенно хмыкнул. Странные люди эти русские…

Кабинет комбата при необходимости мог вместить всех командиров подразделений и начальников служб безопасности батальона. Стены были отделаны с местным шиком — деревом. Когда под боком деревообрабатывающее предприятие, раздобыть несколько десятков квадратных метров полировки — не проблема. Вопрос решался элементарно: дерево за дизельное топливо. В свою очередь, экономия дизтоплива достигалась путем переговоров с железной дорогой, за обеспечение электричеством часть расплачивалась с путейцами бензином. Ну а экономией бензина тыловики заведовали лично.

На тумбочке у стены красовался кусок лазурита — предмет особой комбатовской гордости, подарок шефов с горнодобывающего комбината. В остальном обстановка была аскетичной. В углу — сейф; длинный, через весь кабинет, стол. За столом сидело несколько человек, курящим было разрешено дымить. Обычно все совещания у Деда проходили по одному сценарию: «разбор полетов», обсуждение планов на следующий день, раздача указаний и взысканий. В зависимости от ранга «виновника торжества» «разбор полетов» мог быть длинным — около часа, или коротким — минут десять. За годы командования батальоном у Деда в отношениях с офицерами и прапорщиками сложилась четкая иерархия, в которой каждому отводилось определенное место. Как шестеренке или винтику в часах. Дед подгонял людей к этой системе, не особенно церемонясь в выборе способов и средств. Если человек годился для должности, он со временем становился уважаемым специалистом, если нет — уходил из части в другую, распространяя очередную порцию слухов и баек о Деде. Статус уважаемого специалиста зависел не от выслуги лет, а от того, как скоро офицер начинал исполнять обязанности в объеме, который Дед считал необходимым для этой должности. В такой системе Деда приживались только те, кто работал с полной отдачей. Времени на акклиматизацию не предусматривалось. Правда, с точки зрения Деда настоящий работяга имел право на ошибки, но лишь на те, которые мог исправить своими силами. Никчемным, опять-таки с каймановской точки зрения, людям служба в батальоне не казалась медом.

На этом совещании «разбирать» было некого, разве что покритиковать роту Олсуфьева. Но от этого ротному ни жарко, ни холодно, стало быть, к чему тратить время на такое бесполезное занятие? Сначала Дед позвонил в полк и договорился об отправке Давыдова в командировку на Северный пост, потом все перешли к обсуждению связанных с мероприятием проблем. То лик Давыдов на Северном уже был несколько раз и о состоянии связи на посту имел отличное представление. Состояние связи можно было характеризовать коротко и четко одним словом: завал. Теперь лейтенант сидел и достаточно бодро перечислял, что ему необходимо для выполнения задачи, причем учитывал все вообразимые трудности:

— Нужна полевка, метров двести, а у нас ее нет, гу сорок три бэ я им дам, но это из нашего энзэ, если «полетит» передатчик в батальоне, чинить будет нечем. Лишних та пятьдесят семь, чтобы сделать у них выноса, не имеем, да и батарейки к ним — дефицит. Лампы для приемника я им дам, только если мне их выделит служба вооружения, у самого нету…

Это уже был камень в огород батальонного зампотеха, или, если официально, заместителя командира по вооружению майора Кузнецова. Так как причина молчания поста была неизвестна, вполне вероятно, что вышла из строя техника. Кузнецов отправку Давыдова на пост одобрял. Чем самому ехать, нехай лейтенант тренируется.

— У них там хоть целую неделю работай, — принял участие в обсуждении проблемы заместитель комбата по вооружению, — всего не переделаешь. Вот в прошлый раз я ездил, неделю торчал, и все равно — авгиевы конюшни.

Присутствующие скромно промолчали о том, что прошлый раз был прошлым летом. И то Кузнецова чуть ли не пинками гнал на Северный полковой вооруженец. В конце концов зампотех поехал туда, но благодарить за это следовало небывалый урожай брусники.

Северный пост стал его «головной болью» после того, как туда отправили древнюю радиолокационную станцию П-12. Зачем «Тамаре» был нужен такой «довесок», никто толком не понимал. П-12 выработала свой ресурс еще лет пять назад и годилась разве что на роль радиолокационной мишени. То ли в вышестоящем штабе решили, что ее присутствие на посту будет маскировать наличие станции пассивной локации, то ли начальники строили им одним известные далеко идущие планы, но станцию на сопку закатили. Закатывал ее, кстати, сам Ковалев, посредством нанятого в леспромхозе за бочку солярки трактора. Своим ходом станция заехать уже никуда не могла, автомобили «ЗИЛ-157», на которых она была установлена, давно приготовились занять почетное место в музее автомобильных войск. Главной достопримечательностью П-12 было то, что обзор в сторону границы ей загораживала антенна еще более древней РЛС. Пытаться что-либо обнаружить сквозь раритет антенной промышленности П-12 могла с тем же успехом, что и сквозь заземленную металлическую стену. Как известно из школьного курса физики, лучшего экрана для электромагнитных волн пока не придумали. Правда, обитатели поста приспособили историческую антенну для приема телевещания с противоположной стороны границы, и сей факт выводил из себя всех замполитов до дивизионного уровня включительно. Налицо буржуазное влияние на самом передовом посту защиты наших воздушных рубежей.

— Пэ двенадцать опять вышла из строя, а получить на нее лампочку Олсуфьеву, видите ли, некогда, — продолжал Кузнецов. О выходе из строя П-12 ротный Соснового, конечно, знал, но в борьбе за обеспечение жизнедеятельности роты и трех постов СПЛ тратить время еще и на П-12, которая даже не стояла на дежурстве, не считал возможным. Кузнецова, по его технической линии, регулярно «пинала» полковая служба вооружения «за наличие в заведовании неисправной боевой единицы». Вот только отдать эту самую «боевую единицу» приказом на дежурство штаб полка не решался. Из-за этого на ее ремонт не отпускали ни ресурсов, ни материалов. В полку станция значилась как поданная на списание, что позволяло службе вооружения иметь еще один «крючок» для Кузнецова и в то же время отбрыкиваться от вопросов вооруженцев дивизии. Мол, подали на списание, когда спишут, не знаем, а раз это такой хлам, чего вы от нас хотите? Сейчас Кузнецов собирался в командировку к «братьям арабам», и недостатки в заведовании ему были совсем ни к чему.