– Примечательно, что Лютер придавал такое значение и музыке, и книгопечатанию. Это больше говорит в его пользу, чем его же грубые выпады, во всяком случае, действует более убедительно. И когда он заявляет: «Я не хочу ни от чего отрекаться, ибо нечестно поступать против собственной совести», то имеет в виду свои тезисы[12], а не свои гневные выпады и брань.

Пристальный, испытующий взгляд капитана Бергера смущал Сальседо. Он напоминал ему ледяной взгляд отца, когда дон Альваро Кабеса де Вака ябедничал на него: «Он витает в облаках, сеньор Сальседо, я не могу заставить его сосредоточиться».

– И все же, – заметил он, почесывая бородку, – в «Вавилонском пленении» Лютер утверждает, что Господь наш установил всего два таинства: крещение и причастие. Вероятно, он и не намеревался сказать ничего больше, однако пользуется случаем, чтобы дать волю языку, уязвить и оскорбить. Нечто подобное видим мы и в «Римском папстве». Капитан поднял правую руку.

– Позвольте мне молвить слово. Издевки папистов над этими книгами и над браком Лютера с монахиней[13] куда более беспощадны, нежели издевки Лютера над папистами.

Эту словесную дуэль Сальседо вел с намерением прощупать капитана, чтобы определить, насколько далеко можно зайти, насколько покладисты истые лютеране. Он не ответил капитану, почувствовав, что тот еще не высказался до конца. Сальседо только вперил взгляд в кончик его носа – как говорил падре Арнальдо в приюте для подкидышей, именно так следует поступать с упрямцем, чтобы заставить его извергнуть все, что он скрывает.

– Я настаиваю, – сказал капитан Бергер, – на том, что справедливости ради следует на другую чашу весов положить чувствительность нашего реформатора, его любовь к искусствам, тот факт, что в литургии он использовал музыку. Например, гимн «Господь наш – крепость неприступная» получил большее распространение в центральной Европе, чем «Те Deum»[14].

В голосе капитана Бергера зазвучали взволнованные нотки, напоминавшие интонации новых проповедников. Он постепенно распалялся. Сальседо расчетливо заговорил более мягко:

– Лютер должен быть в ответе за все, также за лютеран, за их грубые выходки. Я принял учение об оправдании верой, капитан, как и вся наша вальядолидская группа, ибо считаю, что главное – это вера и что предание Христа себя на распятие больше значит для моего спасения, нежели мои добрые дела, даже самые бескорыстные.

Подобно взявшей след охотничьей собаке, Сиприано Сальседо не отрывал носа от найденной тропы. За одним следом намечался другой, и Сальседо находил особое удовольствие в том, чтобы хорошенько спугнуть одну дичь, прежде чем заняться другой. Все его обличения Лютера исходили, несомненно, из одного источника, но ему было приятно разделять их, придавая им различные мотивы, выбивая капитана из привычной умственной колеи, в которой тот обычно вел споры.

– И еще другой момент, капитан, – ярость крестьян в Тюрингии. Двадцать лет спустя после «пророков из Цвиккау»[15] там еще вспыхивает огонь насилия. Для них религиозные перемены непонятны без перемен социальных. А дурной пример подали князья, завладев церковным имуществом. В перемене религии без денежной выгоды крестьяне не видят смысла.

Капитан Бергер поставил стакан на стол.

– Да, в религиозном рвении неизбежно присутствует социальная сторона, – сказал он, размеренно выговаривая слова, как бы стараясь все поставить на свое место. – «Пророки из Цвиккау» реформировали саму Реформу. Они крушили священные образы и жаждали прежде всего денег. Они были гуманны. Они стремились к тому, чтобы религия дала им спасение, – боролись за религию практичную. По этой причине они развязали войну. Франц фон Зиккинген[16] со всем своим авторитетом встал во главе их, однако Лютер одержал верх, нанес им поражение. И не потому, что их стремления казались ему жалкими, но потому, что путь для их достижения был дурен.

– Я тоже этот путь не одобряю.

– По-человечески тут все понятно. Среди крестьян, ремесленников, рудокопов не было сильных умов, их вдохновляли всего несколько простейших идей, но и тех было достаточно, чтобы их воспламенить. Эти идеи распространились в Эльзасе. Божественное Право выше всего, говорили они себе. Но это Право должно было стать выше крепостного права, охотничьих привилегий или права первой ночи… словом, выше всех вассальных повинностей. И в то же время они хотели сами выбирать приходских священников, уменьшить десятину, которую от них требовала Церковь, и жить жизнью, заповеданной Евангелием. Для них все это было религией.

Сиприано Сальседо думал то же самое, но ему доставляло известное удовольствие опровергать утверждения своего собеседника.

– До какого-то времени было так. Потом возобладала политика.

– Ваша милость имеет в виду претензию создать крестьянский Парламент? Вам кажется чрезмерной эта мечта обездоленных? Вы находите ее не христианской? Томас Мюнцер[17], возомнив, что сам Бог его вдохновляет, задумал основать теократию, но был разгромлен в Франкенхаузене. Более ста тысяч убитых, настоящая бойня. И еще находятся люди, утверждающие, будто Лютер подписывал памфлеты против «грабительских и разбойничьих крестьянских орд», однако никто этого не доказал. Лютер ненавидел беспорядки, однако он любил справедливость.

– Но в истории с анабаптистами[18] было нечто схожее.

– Анабаптистов народ невзлюбил за их идею позднего крещения детей. Людей пугала угроза лимба[19]. А в остальном это была кучка идеалистов, сделавшая своим знаменем анархию – Хубмайер[20] перенес анабаптизм в Тюрингию. Но кроме уничтожения государства они хотели отменить Церковь, духовенство, таинства и частную собственность. Целая революционная программа. Вспомните, что в эти же годы в Австрии за такие же дела был сожжен Хуттер[21]. В конце концов сам народ поднялся против них, католики и протестанты, объединившись, разбили их в Мюнстере[22]. После того, как пролито столько крови, как можете вы удивляться, что в Тюрингии еще не погасли вспышки насилия?

Хриплый голос Бергера звучал все запальчивей. «Порой вы похожи на настоящего проповедника», как-то сказал ему в шутку Доктор в одной беседе. «На человека порядочного, глубоко порядочного и просвещенного», тут же прибавил Доктор, убоявшись, что приписывает своему другу не соответствующее ему амплуа. Сальседо убедился, что капитан знает назубок новейшую немецкую историю, знает все «про» и «контра» революции Лютера и, вероятно, считает его, Сальседо, жалким чужаком, необразованным мальчишкой. Тем временем галеру качало, иногда довольно сильно, а дон Исидоро Тельериа все так же невозмутимо снова и снова набивал свою трубку. Выдержав паузу, Сиприано Сальседо посмотрел в светлые глаза Бергера.

– Именно эти обстоятельства, – ответил он, – и другие, столь же важные, усиливали мое желание познакомиться с Меланхтоном. Он и Лютер не всегда шли вместе, однако приверженцы одного и другого ныне признают Меланхтона главой протестантства. Не сразу, но все же мне удалось получить его согласие на встречу в Виттенберге. Он был со мной любезен и проявил понимание. О Лютере говорил с чувством пылкой преданности, с сыновней любовью. Он говорил о Лютере реформаторе и о Лютере, отлученном от церкви, верном супруге и любящем отце. Интересовался испанскими лютеранскими кружками и передал им привет. Потом покорно согласился отвечать на мои вопросы, длинный список вопросов, начинавшийся с Войны костров в 1521 году[23] и кончавшийся разгромом императора под Инсбруком[24] и разделом Европы на два лагеря – католиков и протестантов.