— Я бы не стал слишком уж надеяться на это, — сказал Диего. — Сколько лет прошло с тех пор?

— Не знаю, может, лет десять или больше.., я была совсем маленькой, когда они отправились в путь.

— Думаю, за все это время они могли найти хотя бы кого-нибудь, чтобы передать нам вести — ведь они же знали, что здесь все будут за них волноваться... Конечно, если бы речь шла о моей маме, — кисло прибавил он, — то она, увлекшись своей работой, могла бы и позабыть, что не взяла меня с собой, но ведь твои родители не такие...

— Ну, спасибо тебе! Все равно я предпочитаю надеяться, если ты не против. Или я не права? Ведь твой отец вернулся, а это, как мне кажется, самое главное.

— Я не хотел тебя обидеть, Банни. Если бы не ты и не Клодах, если бы не вы все, я никогда больше не увидел бы своего отца, и — конечно, я надеюсь, что найдутся люди, которые помогут твоим родителям там... Просто я не хочу, чтобы ты лелеяла надежду, а потом разочаровалась.

— А я хочу надеяться, — упрямо возразила девушка. — И я уже разочаровывалась раньше!

Диего больше ничего не сказал, и Банни немедленно начала жалеть о том, что так жестко говорила с ним. Наверно, сказала бы Эйслинг, он просто хотел показать, что она ему дорога. Но он всего на два года старше ее — нечего ему обращаться с ней как с ребенком!..

Они ехали в молчании, пока не миновали поворот; но здесь ветер, вырывавшийся из узкого ущелья, ударил им в лицо с такой силой, что едва не отшвырнул назад к Шэннону.

Прижимаясь к спинам своих мохнатых лошадок, молодые люди с трудом двинулись по тропе, на которой грязи было заметно меньше, чем в долинах. Воздух также был намного холоднее. Дина поотстала, прячась от пронзительного ветра за низенькими плотными лошадками.

Поселение, именуемое Проходом Мак-Ги, было не слишком велико; когда молодые люди проезжали первую пару домов, Банни с удивлением отметила про себя, что оно было даже меньше Килкула. Здесь стояло не более восьми домов друг напротив друга, так что между ними оставался широкий проход, вполне могущий сойти за дорогу. Дорога была изрезана рытвинами и колдобинами, слегка припорошенными легким снежком; идти было скользко и тяжело.

Дома были сделаны в Компании, но, как видно, давно; ремонтируя их, жители использовали все, что под руку попадалось: деревянные балки, булыжники, глиняные кирпичи, пласткрит, шкуры... Как и в Килкуле, земля была покрыта грязью — ой, что остается после долгой зимы, когда сходит снег. Только здесь даже в теплое время снег не всегда успевал стаять.

— Должно быть, все сейчас сидят по домам и ужинают, — оглядев пустую улицу, предположила Банни.

Однако это не могло до конца объяснить царившей на улице тишины. Вокруг не было видно ни собак, ни мохнатых лошадок — никого; только одна мармеладного цвета кошка растянулась на пласткритовой крыше, пытаясь согреться в лучах неяркого солнца.

Дина перебегала от дома к дому, от предмета к предмету, обнюхивая все на своем пути и поскуливая, раза два она даже гавкнула, потом продолжила свой путь, по-прежнему поскуливая. У одной двери она присела и налила лужицу.

Кошка посмотрела на нее сверху вниз, раздумывая, казалось: а не прыгнуть ли вниз, на спину собаке, не прокатиться ли? Дина прыгнула вверх, заскребла когтями по стене дома и резко залаяла. Кошка на крыше поднялась, потянулась и легко спрыгнула на бочку, а уже с нее — на землю.

После взаимного обнюхивания кошка направилась вверх по улице, подняв хвост; кончик хвоста подергивался, выписывая в воздухе замысловатые фигуры. Дина последовала за ней, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.

Банни и Диего зашагали следом за собакой. Кошка вышла из поселка (что, впрочем, не заняло много времени), направилась вверх по дороге — и вдруг внезапно исчезла в кустах.

Молодые люди спешились. Из-за кустов донесся чей-то голос — голоса, — потом кусты раздвинулись, открывая вход в пещеру. Стоявший в проеме человек, немного похожий на Абака, дядю Банни, смотрел на молодых людей с явным удивлением.

— Кто вы? Что вы здесь делаете? Чего вы хотите? — спросил он, загораживая вход.

— Slainte, — сказала Банни, постаравшись, чтобы ее голос звучал как обычно. В конце концов, если эти люди поддерживали Компанию, а не планету, нет ничего удивительного в том, что они сразу уходят в оборону. — Я разыскиваю семью Коннелли. Мне казалось, они где-то здесь живут...

— Кто здесь спрашивает о семье Коннелли? — раздался из-за спины мужчины женский голос. — Крилернег О'Малли, может, подвинешь задницу, чтобы и другие могли выйти?

— Это вы. Ива? — спросила Банни. Как только О'Малли исполнил требуемое, девушка увидела, что говорившей действительно была Ива Коннелли — или, по крайней мере, кто-то очень похожий на нее.

В отличие от дурно воспитанного О'Малли, Ива, выйдя на солнце, немедленно отошла в сторону, туда, где стояли лошади, а из пещеры валом повалили мужчины, женщины и дети.

— Что тут такое, ма? — спросил высокий паренек, светловолосый и голубоглазый, в отличие от большинства людей, которых знала Банни.

— Slainte, дама, — повторила девушка. — Не знаю, помните ли вы меня. — Я Баника Рурк, водитель снегохода из Килкула. А это мой друг, Диего Метаксос.

— По имени не похоже, чтобы он был из Килкула, — заметила женщина. — Ты проделала долгий путь, Баника. Должно быть, ты устала и голодна.

Стоявшие вокруг люди расступились, пропуская еще одного мужчину. Тот был одет в меха и кожу, покрытую вышивкой — Эйслинг так вышивала блузы для лэтчки. Однако внешность мужчины поражала гораздо больше, чем его облачение. Он был очень высок и очень красив; волосы его ниспадали на плечи густой черной гривой, бородка была аккуратно подстрижена, как и густые усы.

Жители Прохода Мак-Ги не только дали ему пройти — они отшатывались от него. В руках у черноволосого был посох, увенчанный черепом какого-то маленького зверька — может быть, белки, хотя гораздо больше было похоже, что... Нет, это просто не мог быть череп кошки! Никто не додумался бы до столь ужасной вещи!

Однако Банни заметила, что мармеладного цвета кошка, еще минуту назад бывшая здесь, таинственно и бесшумно исчезла.

— Ива, дитя мое, разумеется, это прелестное существо и ее друг устали и голодны. Ты должна отвести их в мой дом, где они смогут поесть и отдохнуть. — Черноволосый повернулся к Банни, одарив ее улыбкой, которая словно бы приглашала восхищаться им, и протянул руку — не для рукопожатия, а скорее чтобы благословить девушку. — Я Саток, шаначи. Добро пожаловать в мое поселение.

— Slainte, Саток, — ответила Банни. — И благодарю за приглашение. Я здесь для того, чтобы передать привет семье Коннелли от нашей целительницы, Клодах Сенунгатук; она слышала о вас и, мне кажется, будет рада узнать о том, что я встречалась с вами.

Ива Коннелли заговорила с шаначи, и Банни невольно подумала о том, что ее голос звучит слишком опасливо. Странно — ведь она обращалась к хранителю памяти, главному певцу и рассказчику этого поселения...

— Баника — важный человек в Килкуле, шаначи. Кроме нее есть только один человек, которому позволено водить снегоходы Компании. По линии матери она происходит от ученых Шонгили; ее дядя — сам Шон, а росла она в доме Клодах, целительницы Килкула.

В обычной ситуации Банни смутила бы эта речь, однако сейчас у нее возникло странное ощущение, что Ива дает ей такие рекомендации для того, чтобы подчеркнуть: Банни — важная персона, достойная уважения, и находится под защитой тех, кто наделен властью. Однако же Саток воспринял это скорее как перечисление достоинств девушки: он смотрел на нее как мужчина, собирающийся приударить за женщиной, но более смело и явно будучи уверен в победе.

— Воистину прекрасные рекомендации, — взяв ее руку в свои, проговорил он. — Я польщен тем, что вы решили посетить мое поселение.

— Мы.., мы принесли Коннелли песню от их друзей в Килкуле, — резковато сказал Диего. — Идем, Банни. Думаю, мы посетим шаначи позже, если у нас найдется на это время. У нас достаточно жесткое расписание. Нас вскоре будут ждать в другом месте.