– Дайте ей еще гашиша, – сказала она, пытаясь понять, в каком положении находится ребенок.

Роженица не смогла вдохнуть гашиш, содрогнулась от невыносимой боли, отвернула голову и застонала.

Амира повернулась к двоюродной сестре и сказала спокойно и твердо:

– Позвони во дворец. Скажи Ибрахиму, чтобы приехал немедленно.

– Браво! – вскричал король Фарук. Ему выпала «лошадь», и все приближенные, стоявшие вокруг рулеточного стола, разразились кликами восторга.

Но один из них, который тоже восхищенно приветствовал победу короля словами «Удача сопутствует вам сегодня ночью, ваше величество!», затаил в глазах тревогу и украдкой поглядывал на часы. Ибрахим хотел бы позвонить домой и узнать о состоянии жены, но как личный врач короля не имел права даже выйти из-за рулеточного стола.

Весь вечер он пил шампанское, но с каждым бокалом, который брал с подноса у проходившего лакея, становился все мрачнее и мрачнее. За двадцать восемь лет своей жизни он впервые испытывал такую тоску и страшные предчувствия. Впервые королевское окружение—среда, в которой он проводил свои дни, – вызывало в нем такое уныние и раздражение. Король Фарук выбирал себе приближенных, которые были похожи, как близнецы, как рой совершенно одинаковых рабочих пчел. Оливково-смуглые, черноволосые и черноглазые, стройные и подтянутые, молодые люди около тридцати лет, одетые в смокинги от лондонских портных, говорящие на аффектированом английском, – все они окончили лучшие учебные заведения Англии, все принадлежали к старинным родам египетской знати. И как символ своей национальной принадлежности, странно несоответствующий европейской вылощенности, – цинично заметил про себя Ибрахим, – все, как один, носили красные фески, надвинутые до самых бровей. Египтяне, пародирующие английских джентльменов, арабы, которые не желают быть арабами, отказываются от родного языка, используя его только для распоряжения слугам. Горькие мысли, охватившие Ибрахима, который и сам был одним из этих, безмерно раздражавших его сейчас, молодых людей-близнецов, приходили к нему нередко, но никогда—с такой силой, как сегодня. Эти мысли порождались скорее не чувством собственного достоинства, а недовольством своим положением.

Он занимал пост личного врача короля, но достиг его не своими заслугами и знаниями, а благодаря могущественному вельможе, своему отцу.

Пост этот был довольно обременительным – Ибрахим обязан был присутствовать на всех вечерах, где под ослепительными люстрами танцевали дамы в соблазнительных туалетах и мужчины в смокингах. Пост личного врача требовал его постоянного присутствия при королевской чете или необходимости немедленно являться по вызову – телефон был установлен в спальне Ибрахима у изголовья супружеской кровати. За пять лет службы Ибрахим узнал короля Фарука лучше, чем его супруга Фарида. Ибрахим знал, что из двух основных слухов о короле – что у Фарука очень маленький пенис и большая коллекция порнографических фотографий – верен только один. Врач знал, что Фарук в двадцать пять лет крайне инфантилен, обожает мороженое, школьнические розыгрыши и комиксы «Дяди Скруджа», которые он выписывает из Америки. И еще кинофильмы с Кэтрин Хепберн и азартные игры. Любит молоденьких девственниц – вроде той семнадцатилетней белокожей девицы, которая сегодня весь вечер висела на руке Фарука.

Толпа вокруг рулетки сгущалась – все хотели купаться в королевском сиянии, быть замеченными Фаруком. Теснились египетские банкиры, турецкие дельцы, спесивые британские офицеры и множество европейских богачей, сбежавших от гитлеровского нашествия. После того как был дан отпор войскам генерала Роммеля, в Каире не прекращались празднества, и во всеобщем ликовании не было места дурным чувствам – даже по отношению к англичанам, которые обещали в ближайшее время вывести свои войска.

Когда король объявил ставку, поставив деньги на номера «двадцать шесть» и «тридцать три», Ибрахим снова бросил быстрый взгляд на часы. Его жена, конечно, уже рожает, и он хотел бы быть рядом с ней, помочь ей. Но было и другое желание, еще более сильное, хотя Ибрахим в глубине души стыдился этого. Желание узнать, что жена родила ему сына, что он выполнил клятву, данную отцу, продолжил род Рашидов.

– Это твой долг мне и твоим предкам, – сказал ему Али Рашид на смертном одре. – Ты мой единственный сын, и вся ответственность лежит на тебе, – повторял Ибрахиму отец. – Мужчина, не имеющий сыновей, – не мужчина, – уверял он. – Дочери не в счет, старая пословица говорит: «Те, что скрыты под покрывалом, приносят только горести».

Ибрахим помнил, как отчаянно желал сына король Фарук, когда королева Фарида забеременела: он требовал у врача средств, воздействующих на пол будущего ребенка, и непрестанно советовался с ним. Когда Фарида родила, весь Каир, затаив дыхание, слушал залпы салюта. И с каким разочарованием горожане насчитали сорок один залп, – а рождение королевского сына было бы ознаменовано сто одним залпом.

И все-таки сильнее всего Ибрахим хотел быть с женой, девочкой-женщиной, которую он называл своим мотыльком. Король снова выиграл, и толпа приветствовала его, но Ибрахим молча глядел в свой бокал, вспоминая день, когда он впервые увидел жену. Это было на загородном празднике, и она была среди женщин, окружавших королеву. Он был восхищен ее красотой и хрупкостью, но не тотчас влюбился в нее. Среди придворных дам неожиданно началась суматоха и раздался ее звонкий вскрик – ей на нос села бабочка. Пробравшись к ней сквозь толпу с нюхательными солями, он увидел, что она не плачет, а весело смеется, и в этот миг Ибрахим решил, что она станет его женой.

Ибрахим посмотрел на часы, и снова его одолело желание бежать из дворца на улицу Райских Дев, и снова он мрачно уставился в бокал шампанского.

Вдруг он увидел лакея, который спешил к нему с записочкой на золотом подносе.

– Извините, доктор Рашид, – сказал он, – вам телефонограмма.

Ибрахим прочитал записку, подошел к королю и через минуту выходил из дворца, едва не забыв взять свое пальто, которое перекинул через руку, и шелковый шарф, обмотав его кое-как вокруг шеи. Подходя к «мерседесу», он пожалел, что пил так много шампанского.

Выйдя из машины напротив трехэтажного особняка на улице Райских Дев, Ибрахим минуту постоял, прислушиваясь. Из дома доносился монотонный заунывный плач. Ибрахим пробежал через сад, взбежал по высокой лестнице и, пройдя обширный холл, очутился на женской половине дворца среди плачущих женщин. Он замер у кровати с пологом на четырех столбиках, у которой стояла пустая плетеная колыбель с синей бусиной, подвешенной для изгнания злых духов.

К нему кинулась сестра, обнимая его с плачем; он мягко отстранил ее и приблизился к кровати, на краю которой сидела его мать с младенцем на руках. Ее темные глаза были полны слез.

– Что случилось? – спросил он. От шампанского у него все плыло перед глазами.

– Бог избавил твою жену от земных бедствий, – сказала Амира, отодвигая краешек пеленки с лица младенца. – Но Он даровал тебе прекрасное дитя. О, Ибрахим, сын моего сердца…

– Когда начались роды? – спросил он, с трудом выговаривая слова.

– Как только ты ушел во дворец. А скончалась она несколько минут назад. Я послала за тобой, но было поздно.

Наконец он решился поглядеть на мертвую жену. Покрывало, натянутое до подбородка, скрывало следы смертной борьбы; длинные ресницы – черные мотыльки на бледном, как слоновая кость, лице. Казалось, она мирно спала. Ибрахим бросился на колени и прижал лицо к шелковому покрывалу, потом поднял голову и прошептал:

– Во имя Бога, прощающего и милосердного. Нет Бога кроме Бога, и Мухаммед Пророк Его.

Амира опустила руку на голову сына и сказала:

– Божья воля. Она теперь в раю. Он поднял лицо, омытое слезами.

– Я должен был быть здесь. Я мог бы спасти ее.

– Только Бог мог бы, но Он не пожелал. Найди утешение, сын мой, в том, что твоя жена увидит лик Бога, – ведь она была благочестивейшая из благочестивых, и Бог наградит ее. Посмотри на свою дочь. Ее звезда – Вега в восьмом лунном доме. Кетта сказала, что это хороший знак.