Неожиданно он бросил волосы в огонь вместе со щепоткой порошка из оловянной коробочки. Протянув руку к пламени, которое высоко взвилось зеленовато-голубыми язычками, он произнес заклинание. Затем наклонился вперед и пристально вгляделся в пламя.

Единственным звуком в большой комнате было потрескивание огня… Голос Абу-аль — Хайра, произносивший предсказание, звучал громко, странно и незнакомо:

— Дух Зороастр, господин прошлого и будущего, говори со мной посредством этих языков пламени… твоя судьба, о женщина, это путь из темноты к солнцу, подобный путь матери нашей, Земли. Но ночь темна, и солнце далеко. Для того чтобы достичь его — а ты его достигнешь, — тебе потребуется больше мужества, чем требовалось до сих пор. Я вижу много испытаний и кровь, много крови.

Конец пути осветит огненный алтарь в стране Востока.

Любовь поможет пройти через все испытания… Ты можешь стать почти королевой, но должна будешь отдать все, если хочешь достичь настоящего счастья…

Катрин закашлялась. Сернистый дым, валивший от огня, начинал душить ее. Тихим голосом она спросила:

— У меня в самом деле есть надежда на счастье?

— Полное, абсолютное счастье… но… как странно! Слушайте: ты достигнешь этого счастья лишь тогда, когда зажжется большой огонь…

— Огонь?

Абу-аль-Хайр вышел из священного оцепенения провидца и вытер пот широким рукавом.

— Я не могу сказать вам больше. Я видел солнце над огнем, в котором горело человеческое существо. Вы должны быть терпеливы и сами ковать свое счастье. Смерть может принести вам только небытие, а вам это не нужно…

Он подошел к окну и открыл его, чтобы выветрить сернистый дым. Катрин встала, привычным жестом поправила платье. Ее лицо все еще было бледным, глаза печальными.

— Я ненавижу этот дом и его хозяина.

— Поезжайте и проведите несколько дней со своей матерью. Да, именно так! Вернитесь снова в тот дом, где грубая работа укрепила меня так, что я стал резвым, как птичка, в то незабываемое время! Вернитесь на несколько дней к своим — к своей матери и моему старому другу Матье.

— Мой муж никогда не позволит мне покинуть этот дом!

— Одной, возможно, и нет. Но я буду сопровождать вас.

Я давно хотел узнать, как убирают виноград в этой стране.

Мы отправимся сегодня вечером, но прежде вы должны вернуть мне тот флакон, который я по глупости дал вам.

Катрин покачала головой и слабо улыбнулась:

— Не нужно. Теперь я не стану его использовать. Даю вам слово! Но я настаиваю, чтобы вы позволили мне его сохранить.

В тот же день, после обеда, пока Гарэн навещал Николя Роллена, Катрин покинула дом в сопровождении Абу-аль-Хайра, оставив Тьерселину письмо для мужа.

Несколько часов спустя они достигли Марсаннэ, где их тепло встретили Матье и Жакетт.

Во время уборки винограда Марсаннэ не был идеальным местом для склеивания разбитых сердец. Со всего района холмов Морвана туда стекались веселые компании молодых людей и девушек, чтобы помочь в уборке урожая так же, как они делали это в Жевре, Нюи, Марсале, Боне и по всему краю. Они были везде, спали в амбарах и на сеновалах, поскольку ночи были еще теплыми.

С утра до ночи сборщики урожая склонялись над переполненными мешками с черными сочными гроздьями и пели во все горло:

Осень зноем полыхала,

Солнце жгло, не отдыхало.

Все во мне пересыхало,

Тяжко сердце воздыхало…

Это был, конечно, ненастоящий протест, поскольку мелодия была шутливой, задорной. Где — то позади какой-нибудь веселый парень или девушка декламировали:

Да прославится Господь,

Сотворивший вина,

Повелевший пить до дна —

Не до половины!

5

Но Катрин держалась подальше от этой буйной суматохи. Она проводила все дни в одной из верхних комнат, сидя возле матери, и пряла пряжу, как делала это прежде, либо ткала льняное полотно, в то время как ее глаза блуждали по красновато-коричневым просторам виноградников. Она любила смотреть, как ранним утром солнце пробивается сквозь клубы тумана, как вечером над виноградниками загорается красное пламя заката и как цвет расплавленного золота постепенно сменяется темно-малиновым.

Жакетт Легуа воздержалась от вопросов, когда ее дочь появилась в доме. Мать всегда чувствует страдание своего ребенка, даже если оно хорошо скрывается. Она удовольствовалась тем, что суетилась вокруг Катрин так, как будто та была больна, и избегала всякого упоминания о Гарэне, которого так и не полюбила, и о Саре, странное поведение которой сильно ее разочаровало. Катрин вернулась, ища покоя в семейной жизни и в смене обстановки, в которую странный брак закинул ее. И именно этот покой старалась дать ей Жакетт.

Что касается дядюшки Матье и его арабского друга, то они целыми днями хлопотали по хозяйству. Как только рассветало, дядюшка уже был на винограднике и, засучив рукава, помогал где мог: тут наполнял корзину, там — высыпал ее. И Абу-аль-Хайр, сменивший свой фантастический тюрбан на вязаную шапочку, обутый в высокие, до самых колен сапоги на шнуровке, в домотканом халате, накинутом поверх его шелковых одеяний, с выражением неослабевающего интереса на лице весь день радостно поспевал за своим другом, болтая без умолку. С наступлением ночи друзья возвращались домой ужасно усталые, невероятно грязные, с красными лицами, но счастливые, как короли.

Однако Катрин не сомневалась в том, что эта благословенная спокойная жизнь продлится недолго. Было довольно странно, что пролетела уже неделя, а из Дижона не было вестей. Рано или поздно Гарэн все равно должен был появиться, чтобы заявить о своих правах на нее, потому что она была ставкой в самой выгодной сделке, которую он когда-либо заключал. Каждый вечер, отправляясь спать, она вновь удивлялась тому, что прошел еще один день, а перед нею не появилась его высокая мрачная фигура.

Но не Гарэну, а брату Этьену было в конце концов суждено стать первым в веренице посетителей Марсаннэ. Отсутствие Катрин обеспокоило монаха. Он нанес два или три безуспешных визита в особняк Брази. Его разговор с Катрин в огороде дядюшки Матье был почти бесполезным. Молодая женщина решительно заявила, что возвращение в Дижон совершенно не входит в ее намерения, что она слышать не желает о дворе или о герцоге и еще меньше — о политике. Ей пришлось горько пожалеть об освобождении Арно из темницы графа Саффолка, ибо в результате молодой человек оказался в объятиях любящей его Изабель де Северак. И она очень сердилась на брата Этьена, который способствовал этому освобождению, а сама она оказалась в глупом положении.

— У меня нет способностей для такого рода интриг, сказала она ему. — Я бы только принесла несчастье всем вам.

К ее удивлению, монах не пытался заставить ее изменить свое решение. Он извинился, что побеспокоил ее, и, уходя, осторожно добавил:

— Ваша подруга Одетта вскоре будет вынуждена покинуть свой замок в Сен-Жан де Лонь: герцог отбирает его у нее. Ей придется вернуться в дом своей матери, и когда я ее видел в последний раз, мне показалось, что она очень огорчена этим. Должен ли я сказать ей и королеве Иоланде, что вас больше не волнует их судьба?

Катрин почувствовала угрызения совести. Ей не хотелось показаться капризной и эгоистичной. Она поняла, что не имеет права покидать доверившихся ей людей только из-за того, что разочаровалась в Арно, хоть это и горько.

— Не говорите им ничего, — сказала она после паузы. Ни ей, ни королеве. Я перенесла тяжелый удар, и мне нужен мир и покой, чтобы восстановить силы. Дайте мне немного времени.

Улыбка сменила выражение беспокойства на обычно жизнерадостном лице брата Этьена.

— Я понял, — сказал он сочувственно. — Простите мне мою назойливость, но не задерживайтесь здесь слишком долго.

Катрин не хотела связывать себя точной датой. Она ограничилась уклончивым обещанием вернуться скоро, совсем скоро, и брату Этьену пришлось удовольствоваться этим. На следующий день приехала Эрменгарда.