— Здорово, — ответил пожилой мужик с заросшим седой клочковатой щетиной лицом.

Тот, что сидел рядом, был много моложе, и его опухшая, до странности детская физиономия, была отчаянно расцарапана. Он промолчал.,

— Мужики, у меня тут вот какое дело… — Петр потер пальцем переносицу. — Другу моему машину тюкнули, вон там. А… теперь вроде ничего и не докажешь, свидетелей нет. Он парковался, все по правилам, а тот вдруг дернулся, ну и… А теперь тот в менты телегу накатал, у него там вроде схвачено. А чего платить-то, если тот неправ? Так? А у него вдруг вроде и свидетели нашлись. Хоть это все туфта.

— Ну? — негромким хриплым голосом спросил пожилой.

— Так это…— замялся Петр.

— Вот слушай меня. — Мужик достал «беломорину», неторопливо размял ее сильными пальцами, закурил, глубоко затянувшись, закашлялся, а затем продолжил:

— Дома мне курить не дают, понимаешь? Иди, мол, на лестницу, там и дыми. А что мне на лестнице делать, а?

— Ну-у… — неопределенно протянул Петр.

— Вот я и говорю. Я-во двор. А как во двор выйду, обязательно нажрусь. Логично?

— Вполне.

— Ну вот. Меня ж все тут знают. Я ж тут еще пацаном, в блокаду… Понятно?

— Да.

— Ни хрена тебе не понятно, — он окинул оценивающим взглядом Петра, который был одет просто, но явно дорого. — Пока мы тут, у макулатуры, блошек своих наскребем, пока гонца зашлем, это ведь все — время… Ну, а пока сидишь, смотришь в разные стороны. Все ж как на ладони.

— Так я и говорю…

— Нет, ты уж извиняй, начальник, это я тебе говорю. Вот то, что ты здесь гонишь, — она и есть туфта голимая.

— Да? — якобы несколько сконфуженно обронил Волков, вынимая пачку «Винстона».

— Да, — кивнул мужик.

— Сколько? — спросил Петр.

— Да пошел ты…

— Отец, мне очень надо.

— Ментом от тебя несет. Хоть ты и переодетый. Только желваками-то не играй, не надо я пуганый. Вертухаи, и те меня опасались. А уж были… тебе не чета.

— Да неправильно ты все понимаешь, — отвечаю.

— Ага… Ты под машину свою на карачки вставал, а я у тебя волыну под мышкой не видал, да? Давай, короче, добрый человек, иди своей дорогой. Мы тебе ничего плохого не сделали, — он обернулся ко второму, с расцарапанным лицом: — Верно?

Тот опять промолчал, отстраненно глядя в пространство.

Петр вынул из пачки сигарету. Закурил, динькнув крышкой «Зиппы». Задумчиво глядя в сторону, сделал несколько затяжек, бросил недокуренную сигарету на землю, раздавил ее носком ботинка и повернулся к мужику.

— Хорошо, — сказал он. — Есть своя правда в твоих словах. Только теперь послушай, что я тебе скажу. Уж чем там от меня несет, я не знаю, свое говно не пахнет, уж извини, но мразь всякую я как давил, так давить и буду, это ты правильно подметил. Это раз. Второе — ты, кто б ты там ни был по замазкам, мне не враг. Пока. Это два, — Волков старался сдержать дыхание и говорить спокойно. — Я тебе тоже не друг, это мы понимать можем, тут спору между нами нет, это ясно. Но ведь хоть что-то… — понимаешь? Хоть что-то же ведь должно же быть, чтобы… Ну грохнули тут мужика, может, он и говном был, не нам ведь с тобой судить, верно? Это ведь потом, там, нас всех рассудят… Ну не здесь ведь, верно? Ты крещеный?

— Господа не трожь. Всуе.

— Хорошо, согласен. Я уйду. Все менты — козлы, и пусть душегубы по свету ходят, и пусть творят, что хотят. Так? Да пошел ты сам… знаешь куда? — Лицо Петра рефлекторно дернулось, он резко повернулся и пошел прочь.

— Уважаемый! — донеслось из-за спины. Петр остановился.

— Ты только лицом-то не пляши, не надо. Не таких видали. Тут вот чего…

— Ну? — обернулся Волков.

— Я тебе чего, орать должен? Ты, уж ладно, иди-ка сюда. Чего скажу…

Волков постоял, а потом вернулся к сидящим на ящиках.

— Батянь, хватит уже базарить, а? — вполголоса, все так же отрешенно глядя в пространство, сказал тот, что сидел на скамейке чуть левее. — Сил моих больше нету. Или ты его выставляешь, или… смотри сам. Скока же можно уже, а? На нервах-то играть…

— Ладно, ты это… — сказал мужик, чуть отстранившись от приятеля с лицом порочного ребенка.

— Ну? — посмотрел на мужика Петр.

— Так ты мент?

— Нет. Не мент.

— Забожись…

— Бля буду.

— Так, а чо ж ты молчишь… Я ж тебе говорю, дома мне курить не дают. Иди, мол, куда хочешь. А я, как во двор выйду — нажрусь. Вот и вчера…

— Так я же и спрашиваю — сколько?

— Ну… Витяй, как считаешь? Витяй цыкнул слюной сквозь щелочку в передних зубах.

— На, держи, — Волков протянул ему сторублевую купюру. — Только учти, не все йогурты одинаково полезны.

— Ага… — тот очень медленно поднялся, взял из рук Петра деньги, вскинул на него взгляд неожиданно живых глаз и вдруг, чуть присев, сделал сальто назад. — Не ссы, командир, — подмигнул он Петру. — У науки много разных гитик. И все их мы умеем.

Расслабленной, чуть шаркающей походкой он направился к магазину.

— Ты на него это… ну, короче, нормальный он вроде, — глядя вслед Витяю, сказал, обращаясь к Волкову, мужик, — а вроде и… хрен его знает. Он, понимаешь какая штука, вроде русский, а приехал из Таджикистана, что ли, или еще откуда, ну, откуда к нам беженцы все эти понаехали. Я, понимаешь, их всех жалею, сам пацаном войны хлебнул, поэтому разницы не делаю. Жить-то всем надо. Что русским, что нерусским, какая разница? Всех жалко. Ну вот… Короче, ты его бить не спеши. Он тут на днях человек пять так замолотил, смотреть было страшно, таких, знаешь, ну… качков. Так их теперь вроде называют? И главное — вопит, как кошка: «А-а-а!.. У-у-у!..» А с документами у него… В общем, непростой пацан.

— Да и Бог-то с ним.

— Ага. А мы тебя, мил человек, еще аж вон там срисовали. Знали, что к нам подойдешь. Знали, что пробивать нас станешь. Только я все думал — выставить тебя, не выставить. Какой-то ты непонятный: по ухваткам вроде легавый, а по разговору, как выяснилось, вроде и ничего. Бог тебя разберет, добрый человек. Только врать мне не надо.

— Может, и так.

— Ну вот смотри… Ты мне тут пургу гонишь, что друган твой и еще там кто-то тачками поцеловались и что тебе, мол, только по этому поводу свидетели и нужны, а то с товарища твоего, бедного, на ровном месте бабки снимут.

— А что я тебе говорить был должен?

— Ну да. Конечно. А здесь же ночью от ментов не протолкнуться было. Здесь же мокруха. А тут вдруг ты нарисовался. Туда пошел, обратно. Волыну засветил еще. А потом к нам — топ, топ, топ. Ну давай, думаю я сам про себя, давай, спрашивай. Только надо бы, чтоб ты нас подогрел сначала, а уж потом мы и разберемся что к чему.

— Ну и как?

— Что «как»?

— Разобрался?

— Да как сказать… Ты не от братвы, это по всему видать. И не мент. А что волына у тебя… так это мало ли. Много народу сейчас со стволами ходит. Только его таскать с собой мало. Его еще и вынуть надо. А вот это уже не всякий может. Глядишь, и ты не вынешь. Короче, можно, конечно, с тобой побазарить, только…

— Что «только»?

— Погоди, — мужик еще раз окинул Петра взглядом, — не загоняй картину. О! Вот и Витяй. А чего это ты купил? — укоризненно взглянул он на своего приятеля, несущего в руках бутылку дорогой водки.

— Что было, то и взял. Ты бы больше здесь… — тот неприязненно покосился на Петра.

— Так оно и к лучшему, — пожал плечами Волков.

— Тебя не спросили. — Витяй сел на ящик, открыл бутылку и, отхлебнув из горлышка, передал товарищу. Тот, в свою очередь, сделал несколько глотков и сморщился, передернув плечами.

— Ну так и… что тут было-то? — Волков закурил сигарету.

— Где? — сдавленным от горлового спазма голосом спросил мужик с седой щетиной на щеках.

— Слушай, а шел бы ты… — вяло сказал, глядя в сторону, Витяй. — Повестку давай присылай. И чтобы я расписался в получении. Понял? А не можешь — вали.

— Да, — покачал головой небритый. — Не глянулся ты Витяю. Не получится у нас с тобой разговора. А за грев — благодарствуй, мил человек.