Его глаза подозрительно хмурятся. — Полегче на поворотах Белоснежка, полегче! — угрюмо произносит он. — Не хватало еще, чтобы меня учил какой-то черномазый.

И тут я ощущаю себя негром. В душу заползает черная тоска. Морально я становлюсь похожим на поддельный чек. На меня нападает приступ гнева, он подобен гриппу, от него у меня перехватывает дыхание, немножко подскакивает температура, и я начинаю понимать жизнь и как в ней живется некрасивому человеку, нашедшему временное пристанище в этой школе.

— А черномазый, — спрашиваю я, — это, собственно, что такое в твоем понимании, а Ракре?

Он с обреченным видом тасует карты.

— Да ты не обижайся!

— Я не обижаюсь, я только хочу, чтобы ты в конце концов мне объяснил, что это за чувство превосходства, которое придает тебе бледный цвет твоей кожи. Ты что на самом деле считаешь себя какой-то высшей личностью внутри этой бледненькой упаковки?

— Да брось, я тебе говорю! На, лучше сними!

Я снимаю. Размышляю. И теряю иллюзии.

— Ракре, ты хоть раз задавал себе вопрос, что представляет собой наш шарик в космическом пространстве? Он как булавочная головка! Даже меньше… Мы все, вцепившись в эту булавочную головку, несемся, я не знаю в какое небытие, и тут объявляется месье, как его там, Ракре и насмехается над своими цветными собратьями, потому что он страшно гордится своим белым цветом покойника! Скажи, парень, у тебя в котелке вместо мозгов труха млечного пути или что?

Долговязая газопроводная труба сразу свирепеет.

Не переставая стрелять выхлопными газами, он засовывает карты в карман.

— Ты, негра, если бы ты сейчас не был в горизонтальном положении, то давно схлопотал бы по роже, — заявляет он.

Но вы же меня знаете? Я прямо в пижаме спрыгиваю с лежанки.

— По вашему приказанию прибыл, господин Вонючка!

Гражданин Ракре принимает боевую стойку. Только она у него какая-то кособокая, как у всех духомузоманов. Он бьет правой — я уклоняюсь. Он пускает в ход левую — но только слегка задевает мое плечо, потому что моя голова уже у него в желудке. Он делает полусальто-мортале и с грохотом врезается в перегородку. Его внутренности гневно возмущаются! Очки отлетают в сторону. А поскольку они не из автомобильного стекла, разбивающегося при ударе на мельчайшие кусочки, один осколок впивается ему в нос. Из рубильника ручьем льется кровь.

Злость моя моментально проходит. Я помогаю ему подняться на ноги.

— Ну что, схлопотал? — говорю я ему.

Но он больше не корчит из себя героя. Гнев у него тоже прошел. Вообще-то он славный малый, несмотря на то, что его южный полюс говорит более разумные вещи по сравнению с тем, что изрекает его северный полюс.

Он прикладывает к носопыре носовой платок, но кровь не останавливается.

— Надо сходить в санчасть и все продезинфицировать, — советую я. —Пойдем, я тебя обработаю.

Санчасть размещается как раз на нашем этаже. К моему великому удивлению я вижу, что из-под двери пробивается узкая полоска света.

— Надо же, — удивленно говорю я, — фельдшер занимается сверхурочной работой!

— Не может быть, — возражает Ракре, — просто забыли выключить свет.

Он толкает дверь и входит, я — за ним.

Едва мы вошли в помещение с застоявшимся запахом эфира, как там послышалось какое-то шевеление. Как, что и почему, я не успеваю проверить, потому что что-то тяжелое со страшной силой обрушивается мне на голову. Комната складывается пополам, и все погружается в темноту.

— Интересно, — бормочет Ракре плывущим голосом.

Мы сидим на кафельном полу санчасти, я и он. У него хлещет кровища не только из носа, но и со лба. На лбу страшная резаная рана, как будто специально вырезанная для носа. Можно подумать, что кто-то пытался разрубить лоб моего двухтактного горемычного товарища пополам, как полено.

— Что, интересно? — со стоном произношу я, потирая шишку на голове.

— У тебя же ноги белые! — отвечает он.

От этих слов у меня на лице появляется кислая мина. На время операции в школе следовало бы покрасить и мои костыли.

— Все дело в пигментации, — успокаиваю я его. — Дерматолог заверил меня, что, если я буду делать примочки лосьоном «Черный лев», это пройдет.

Он качает своим треснутым черепком.

— Что с нами случилось? — спрашивает он меня.

— Принимая во внимание что сейчас время позднее, — отвечаю я, — я сомневаюсь, что это был солнечный удар.

Он поднимается и в нем просыпается опытный потенциальный сыщик.

— В санчасть, я думаю, залез вор, и когда мы вошли, он нас оглушил.

— Десятка, Ракре. Ты настоящий Шерлок Скудоумный. Мне сдается, что полиция в твоем лице приобрела отличного новобранца.

Он хмурит брови и снова готов начать мордобой.

— Ну, ладно, кончай. А у тебя есть другие объяснения?

— Нет, нет, сынок, никакого другого.

Я подхожу к застекленному шкафу с лекарствами и беру пузырек йода.

— Иди сюда, я перевяжу твои раны, богатырь!

Он с нежеланием садится на металлический табурет, и я прочищаю его раны. В моей башке все гудит. Как будто туда залетел большущий шмель и в отчаянии бьется о стенки, стремясь вырваться на свободу.

— Объявляем тревогу? — спрашивает Ракре.

— Не стоит, завтра доложим обо всем директору. Зачем поднимать шум на всю контору, наш обидчик уже далеко!

Я останавливаюсь на полуслове, рука с тампоном замирает в воздухе, глаза широко открываются, и я становлюсь похож на сову, которая, потоптав прошлогоднюю траву и посмотрев в темноту, чтобы прогнать дремоту, замечает сквозь опавшую листву необычную плотву, которую принимает за халву.

— Что с тобой? — озабоченно спрашивает Ракре.

Я показываю на раковину.

— Смотри!

Под раковиной, на кафеле, вместе с новыми прокладками, лежат отвинченная труба и отстойник.

— Ну и что? — спрашивает он.

— Я, кажется, догадываюсь, чем нас оглушили, мой дорогой сыщик, уверенно говорю я.

— Чем?

— Огромным разводным хромированным ключом. Этот тип возился с раковиной, когда мы вошли.

Самозарядный ночной горшок смотрит на меня и презрительно крутит указательным пальцем у виска.

— Кончай заливать, Белоснежка! Чинить раковину ночью! Он что, лунатик!