— Над иллюстрациями работал, ты подумай, — удивился реставратор. — Я же говорю — он график от бога…

Диковинные цветы и травы переплетались на рисунках. Лианы, странные узловатые стволы деревьев. Резная тень листьев скрывала затаившихся волков, медведя, пантеру…

«Так ведь это же папоротники! Папоротники из крепости!» Лёшка узнал их, несмотря на то что здесь они были совсем другими. И мёртвый город, оплетённый проросшим лесом, чем-то неуловимо напоминал крепость…

И там и здесь на рисунках попадалась маленькая фигурка обнажённого мускулистого мальчишки. Вот он раскачивался на ветвях, вот плыл по реке… И вдруг на одном из листов Лёшка увидел себя!

— Смотрите! — сказал Иван Иванович. — Да ведь это никак ты! Маугли!

У мальчишки на рисунке было жестокое и горькое выражение лица.

«Неужели у меня было такое лицо?» — подумал Лёшка, всматриваясь в портрет. Узкие, зло поджатые губы, взгляд исподлобья. И стойка! Это была стойка дзюдо. Маугли-Лёшка готовился к бою со всем миром…

«Неужели я был таким?»

Лёшка не стал дальше рассматривать рисунки, а, простясь со всеми, двинулся к машине. Тем более что водитель автобуса уже сигналил, собирая пассажиров.

Он увидел у раскрытых дверей автомобиля деда Клаву, бабушку Настю и Петьку.

— Тоже придумал! — кричал Петька. — Дедунь! Ну куда ты поедешь! Тоже сообразил!

— Да пойми ты! — кричал в ответ дед Клава. — Суд завтра!

— Ну и что? Ты-то тут при чём? Ты что, свидетель? Ты что, повестку имеешь?

— А ты кто такой, чтобы мне указывать? — петушился старик, и мальчишеский вихор на затылке у него торчал, как перо на боевом уборе индейца.

— Тебе там с сердцем станет плохо! Тебя вообще никто не вызывал! Не бойся! Без тебя прокурор им такой срок даст, что мало не будет!

— Вот то-то и оно! — кричал дед. — Что мало не будет! А надо по совести… Каждому по делам…

— Не пушшу! Не пушшу! — кричала бабушка Настя. — Отроду в городе не живал! Да тебя машиной задавит!

— Я туда за делом еду…

Лёшка стал потихоньку вносить вещи в заднюю дверь автобуса и увидел сидящего у окна Антипу.

— Здрасте, — сказал он. — Вы что, тоже в город?

— Здравствуй и ты, сынок! — поклонился старый егерь. — В город, на суд. Свидетелем я!

— Ну уж вы там как следует! — пожелал Лёшка. — Чтобы так дали — другим неповадно было! Всё припомните: и как обманули всех, и как крепость поджечь хотели…

— Да это они и без меня знают, — улыбнулся Антипа не по-стариковски белозубой улыбкой. — Я боюсь, как бы больше, чем положено, не было… Они ведь друг другу рознь… Скажем, этот стрелок с ракетницей — я ведь его три раза из лесу с миром отпускал в прошлых годах — и художник… Художник ему не ровня. Хоть и на одном деле попались, а суд им должон быть разный!

Лёшка так и сел на чемодан. У дома продолжали спорить дед Клава и Петька, водитель нетерпеливо сигналил.

— Вы что же? — спросил Лёшка. — Не считаете его виноватым? Да ведь он же вас… Именно вас ограбить собирался! Это же ваш дом был — крепость на болоте.

— Да так-то оно так, — закивал сокрушённо старик. — По закону он виноват. Да только, слышь, жалко мне его… Вот слов нет, жалко…

— Да ведь он жулик! Вор! Он поддельные картины изготовлял, если хотите знать…

— Да всё так, — соглашался старый егерь, потупясь в бороду. — А всё жалкий он мне… А дурных людей, сынок, не жалеют, — добавил он тихо.

— Так что ж они, по-вашему, хорошие? Воры?

— Да уж чего хорошего!.. Я вот сказать не умею, а только наказание художник этот сам на себя наложит — хоть в тюрьме, хоть на воле…

— А ты бы не очень злобствовал, — сказал, поднимаясь в автобус, Иван Иванович. — И вообще, давай лучше на эту тему не будем.

— Это почему же? — заерепенился Лёшка.

— Да ведь там отец твой.

— Он мне больше не отец. Скажите, какой же это отец — меня били, а он не вступился?

— Кончили этот разговор, — сказал моряк. — Иди с ребятами попрощайся.

— Бзюдо! Алёша, в телевизоре — бзюдо! — возгласил однажды вечером Колька, и Кусков сначала оказался у телевизора, а уж потом, когда передача кончилась, сообразил, что решил ещё в деревне раз и навсегда о дзюдо забыть.

У него защемило сердце, когда на экране он увидел знакомый зал, пол, покрытый татами, ребят в кимоно и тренера. Их тренера — сенсея.

Здоровенный телекомментатор, вероятно бывший спортсмен, брал у него интервью.

«Вы не боитесь, что, давая в руки вашим воспитанникам такое сильное оружие, как дзюдо и даже каратэ, вы не всегда сможете угадать, как оно будет использовано?» — спросил комментатор. За спиной у него мальчишки швыряли друг друга на ковёр, мелькали пятки в белых носках, хлопали о коленкор ладони.

«Вы хотите сказать, не станет ли человек, овладевший приёмами борьбы, опасен?» Тренер улыбнулся, по привычке глядя в пол.

«Ну, не совсем так, — засмеялся комментатор. — Но согласитесь, одно дело — штанга, а другое — каратэ».

«Он сам бывший штангист», — решил Алёшка.

«Двадцать восемь лет я обучаю людей бороться, — неторопливо сказал сенсей, — сейчас у меня занимаются дети моих учеников и даже один внук. Так что материала для наблюдений у меня достаточно. Кроме того, у каждого человека есть один постоянный объект исследования — он сам. Так вот, присматриваясь к людям на татами, я понял: настоящий борец, по-настоящему сильный человек — всегда добрый». — «Что же, сюда не приходят мальчишки, чтобы научиться драться?» — «Дзюдо, и каратэ, и бокс, и борьба — это не драка! — твёрдо сказал сенсей. — А если говорить о дзюдо, то это даже не приёмы борьбы. Если брать самый высокий уровень мастерства, это — система жизни. Обучение дзюдо — это воспитание благородства. Хотя нынче почему-то этого слова стесняются. — Тренер погладил седой ёршик. — Допустим, пришёл парень, чтобы научиться драться и показать своим обидчикам, где раки зимуют. Но чтобы овладеть мастерством, нужны годы. Ничтожеству быстро надоедает. Да ничтожная душонка в приёмах классической борьбы и не нуждается. Преступник схватит нож, палку, камень… А настоящий спортсмен, овладевая дзюдо, становится другим. Дзюдо и каратэ — богатства, столетиями накопленные человечеством и выдающимися мастерами… — Тренер говорил, размышляя, совершенно позабыв, наверное, что на него наставлены телекамеры. — Основы борьбы закладывались гениями… Для чего? Чтобы избавить людей от страха! Чтобы развить не только их мускулы, но и души. Если хотите, настоящий спорт, искусство, наука — это всё средства сохранить и умножить в человеке человеческое. Иначе, утратив всё это, человек превратится в животное, пусть даже хорошо технически оснащённое».

Лёшка подумал, что там, в посёлке, начальник мастерских говорил почти то же самое, хотя и другими словами, когда спорил с гончаром. И снова всплыли перед Лёшкой стены крепости, лица деда Клавы, Антипы, Кати…

— Нет! Нет! — шептал Кусков, стараясь вчитаться в строчки учебника и отогнать воспоминания. — Хочу всё забыть! Считаю до трёх! Ничего не было! Не было! Раз… Два… Три…

— Алёша! — пищал, появляясь в дверях, Колька. — А ты тоже так можешь бзюдо делать, как в телевизоре?

— Я занимаюсь! — бормотал Кусков, и Колька понимающе исчезал.

Слова «я занимаюсь» стали для Лёшки волшебными. Стоило их сказать, его все оставляли в покое.

Он и действительно много занимался — и один, и с Иваном Ивановичем. Ещё летом, вернувшись из деревни, Кусков засел за учебники. Всё получилось как-то само собой. В спортивный лагерь Лёшка не попал, в городе никого из знакомых не было, даже Штифт уехал в санаторий. И как-то вечером отчим достал учебник и сказал: «Ну-ка, продолжим». Точно они только вчера перестали заниматься. Сам моряк математику знал не очень… И поэтому они разбирались в задачках, как два одноклассника, помогая друг другу.

А осенью, когда на педсовете встал вопрос, что делать с Кусковым, он сам предложил: «Проэкзаменуйте меня!» — и вытянул контрольную на хорошую честную тройку.