Было это весной четырнадцатого года, когда Глебке только что исполнилось девять лет. Мать, постоянно болевшая и решительно во всём видевшая источник неминуемых бед, бранилась, когда заставала Глебку с его камнем-силомером. Она опасалась, что мальчишка надорвётся и грозилась нажаловаться отцу. Но отец отнёсся к этому совсем иначе. Увидев однажды Глебкины упражнения, он сказал, усмехнувшись в чёрную густую бороду:

— Копи, копи силы. Слабого, брат, у нас всяк пнуть норовит, а бедняка и подавну.

Он присел на крыльцо и, достав старый синий кисет с махоркой, стал свёртывать самокрутку. Глебка сейчас же уселся ступенькой ниже и припал боком к отцовской ноге. От высоких болотных сапог отца приятно пахло кожей и дёгтем. Отец закурил и сказал:

— Вот рассказывают бывало: жил такой парень один. Он захотел стать сильным. И что же он придумал? Взял новорождённого бычка на плечи и обошёл весь дом. Он положил себе, что вот этак каждый день упражняться будет, чтобы накопить силы. Ну, характер у парня был, как видно по всему, крепкий, и он действительно соблюдал слово. Каждый день он брал на плечи бычка и обходил с ним свой дом. Бычок рос и тяжелел, но от ежедневных упражнений прибывали и силы парня. Так продолжалось много дней, и, что ж ты думаешь, под конец парень обходил дом с двухгодовалым быком на плечах. Вот и разочти, что получается, если упражняться, как следует быть. Видишь, как силу развить можно. Конечно, при том терпение большое надо иметь, да и прежде силы мускулов, ещё и силу в характере.

Отец замолчал и выпустил густой клуб махорочного дыма. Он глядел задумчивыми глазами на зубчатую стену леса и, не торопясь, покуривал. Лес издали казался синим, и дым, застревавший хлопьями в тугих пружинистых завитках отцовской бороды, тоже был синий.

Глебка, точно заворожённый, глядел на этот дымок и сильней прижимался к шершавым голенищам отцовских сапог. Ноги отца стояли на ступеньках, как сосновые столбы. И весь отец был крепок, кряжист, могуч.

Отец знал множество занимательных историй. Глебка любил эти рассказы, и отец не скупился на них. Нередко рассказы заменялись книжкой. Лесник рано выучил сына грамоте и приохотил к книге. Правда, книга была редкостью на Приозерской, так как ближайшая библиотека находилась в Архангельске, то есть за сто двадцать километров от станции. Стопку книг, которою располагал сельский учитель Митрофанов, Глебка давным-давно прочитал. Жил учитель в селе Заречье, в семи с лишним километрах от станции. Там же находилась и трёхклассная церковно-приходская школа. Шергин сам отвёл девятилетнего Глебку в школу. Для того, чтобы попасть в школу, Глебка каждый день проделывал в оба конца пятнадцать километров. Летом это бы и ничего, но как раз летом-то ученья не было, и дальний путь в Заречье приходилось проделывать то по непролазной осенней слякоти, то по трескучему морозу, то в такую метелицу, что за три шага ничего не видно.

Впрочем, и без метели немного увидишь зимой на лесной дороге. Зимний день на севере краток и неярок. Для того, чтобы попасть в школу к девяти часам, приходилось выходить из дому в начале восьмого. В эти часы ещё совсем темно. Возвращаться из школы часа в два-три приходилось тоже в сумерках.

Страшно одному в глухом тёмном бору. Свистит ветер, шумят сосны. Что-то поскрипывает, потрескивает и временами ухает в лесу. А вдруг это медведь ломится сквозь чащу и сейчас вылезет на дорогу? Глебка вздрагивал и прибавлял шагу, а то и бегом пускался. Но потом страх проходил: Глебка вспоминал, что медведь в это время в лесу не ходит, а лежит в берлоге. Вообще страшно было только первое время. Позже привык Глебка и к шорохам, и к шумам лесным, и к темноте. Ежедневные походы в школу через тёмный глухой бор закалили не только мышцы Глебки, но и его характер.

Во вторую зиму отец надоумил Глебку ходить в школу на лыжах. В ту же зиму появился чёрно-белый лохматый пёс Буян. Путь до школы Глебка проделывал теперь минут за сорок и в весёлом обществе Буяна. Пёс мотался по обеим сторонам дороги, лаял на белок, случалось, вспугивал куропаток или рябчиков. Глебка покрикивал на него, посвистывал, ухал вслед перебежавшему дорогу зайцу беляку. Лес уже не пугал, не казался страшным. Он был знакомым, своим, обжитым почти, как сторожка.

Вечерами отец часто давал Глебке почитать какую-нибудь книгу. Книги появлялись в сторожке Шергина таинственными и неведомыми для Глебки путями. Часть книг тотчас исчезала под половицами в запечном кутке. Но кое-что перепадало и Глебке. Тайну появления книг, кроме Шергина, знали только молодой станционный телеграфист да один из паровозных машинистов, незаметно доставлявший их из Архангельска.

Из всех книг, прочитанных Глебкой в течение первых двух лет школьного учения, самой увлекательной и волнующей была толстая и до невозможности истрёпанная книга, называвшаяся «Спартак». Прочитав её почти не отрываясь до конца, Глебка перевернул и начал сызнова. Многие страницы этой книги он знал наизусть, словно они были оттиснуты не на истёртых, пожелтевших страницах, а прямо в Глебкином мозгу. Все сражения, описанные в книге, — Казилинское, Аквинское, Камеринское и другие — были повторены у Горелой сосны и в окрестных лесах.

Не один синяк заработал Глебка в битвах с римскими легионерами, отстаивая дело освобождения рабов из-под гнёта жестоких патрициев. Но синяки, конечно, ничего не значили. Так ли сражался отважный Спартак! Да, Спартак был молодцом. Жаль, что погиб и, вообще, что так давно жил. Вот бы сейчас такого! Впрочем, сейчас ведь и освобождать некого: нет ни угнетённых рабов, ни жестоких патрициев. Немедленно по прочтении книги Глебка поделился этими своими мыслями с отцом, и отец совсем нежданно для Глебки сказал, нахмурясь, что угнетённые рабы и жестокие патриции и сейчас есть.

— Как же так, есть? — спросил Глебка, удивлённо уставясь на отца. — Где же они?

— Везде, — коротко уронил отец. — Только называются они нынче по-другому — рабочие и капиталисты.

Глебка был озадачен и после короткого раздумья сказал колеблясь:

— Коли патриции там разные и рабы есть, может, и Спартак то же самое есть?

— Есть у нас и покрепче Спартака, — усмехнулся отец.

Глебка задумался. Всё это было странно и не вполне понятно. Неужели то, что говорил отец, правда? Да, конечно же. Разве отец станет зря говорить. Но если это правда, тогда…

Глебка порывисто схватил отца за руку и спросил скороговоркой, как всегда говорил, когда волновался:

— Значит и восстание будет опять?

— Будет, — кивнул отец и, положив большую тяжёлую руку на Глебкино плечо, прибавил: — Обязательно будет.

В голосе его была не только твёрдая уверенность, но и угроза. Похоже было, что, говоря с сыном, он говорит ещё с кем-то, с кем спорит, кому угрожает этим будущим восстанием, к кому обращает глядящие поверх Глебкиной головы тёмные сумрачные глаза.

Глебка не знал и даже не подозревал, с кем спорит и кому угрожает отец, но слова отца волновали и будоражили. Шергин долго шагал по сторожке сумрачный, насупленный, молчаливый… Шёл к концу четырнадцатый год — первый год жестокой и губительной войны. Весной следующего года отца забрали в солдаты, отправили на германский фронт, и о нём не было никаких вестей.