– Здравствуйте, Клавдия Андреевна, – сказал Женя и шагнул в коридор, ведя за собой Таню.

Клавдия Андреевна окинула Таню отнюдь не одобрительным взглядом, но ничего не сказала.

Таня с интересом осматривалась. Обыкновенная коммуналка, правда, несравненно лучше той, в которой она жила с сумасшедшей старухой, упорно называвшей ее Сонькой. Непонятно.

Женя ключом открыл дверь одной из комнат.

Они вошли. Если Женина квартира была стерильно чиста и безлика, то комната эта – неопрятна и живописна. Обои были трех разных цветов, одна стена была сплошь разрисована мастерски выполненными карикатурами. Колченогий дощатый стол соседствовал с полированным бюро, а продавленное кресло – с высокой и широкой кроватью под балдахином. В углу стояли пустые бутылки.

– Располагайся, – сказал Женя. Он был явно не в духе.

– Да что случилось? – спросила Таня. – Куда мы пришли?

– Это... в общем, теперь мы будем приходить сюда, – ответил Женя.

– А та квартира?

– Она... как тебе сказать. Понимаешь, она служебная. Принадлежит моему учреждению. И теперь в ней живут... командировочные.

– И ты расстроился, что мы больше не сможем там встречаться?

Женя молчал.

– А мне и здесь нравится! – сказала Таня и прыгнула на кровать. Пружины сильно самортизировали, и Таня подлетела вверх. Ей это очень понравилось, и она стала лежа подпрыгивать на кровати, как мячик, весело, совсем по-детски смеясь.

Глядя на нее, Женя улыбнулся.

– Прыгай сюда! – крикнула Таня. – Вдвоем веселее!

Он скинул пиджак и присоединился к ней.

Лизавета сидела в «келье» и рассказывала Тане, Оле и Поле о своем визите к профессору Юзовскому. То и дело ее рассказ прерывался вздохами и всхлипами.

– ...А начал-то как хорошо, – говорила она. – У двери встретил, за ручку поздоровался, Елизаветой Валентиновной назвал... А потом... лучше бы убил...

Лизавета заплакала. Девочки с сочувствием и жалостью смотрели на нее. Она вытерла слезы рукавом и продолжала:

– И расспрашивал все, да не про Петеньку, а про меня с Виктором, как мы, значит, жили... Сильно ли Виктор зашибал... Я говорю, как все, мол... А он – у вашего, говорит, ребенка тяжелая... это самое... патология развития... И еще какое-то словцо мудреное ввернул, в том смысле, что это от Витькиной пьянки пошло, скорее всего. Пьяное, говорит, зачатие промаху не дает... Я ему – вы, мол, профессор, скажите прямо, когда мой Петенька ходить начнет, говорить... и вообще... А он отвечает, что болезнь эта пока что современной науке неподвластная... Но вы, говорит, надежды не теряйте, приезжайте, говорит, годика через два, к тому времени, может, что и откроют... Откроют они, держи карман шире...

И Лизавета вновь зарыдала. У Тани от злости на Виктора в глазах потемнело – пил, козел, гулял и сейчас гуляет где-то, а отдуваться за его гулянки безвинной Лизавете и ее несчастному малышу...

– Все, – сказала Лизавета решительно. – Забираю Петеньку и завтра же уезжаю.

Таня на полдня отпросилась с работы и пошла вместе с Лизаветой забирать из клиники Петеньку, а оттуда – на трамвае до Обводного. По пути на вокзал она не могла заставить себя взглянуть в сторону страшного Петеньки, который лежал на коленях у Лизаветы. Ей стыдно было, но все равно не могла... И только когда Лизавета, сгорбленная, молчаливая, с поджатыми губами, поднялась в салон междугородного автобуса и села у окна с Петенькой на руках, Таня сквозь стекло внимательно рассмотрела маленького уродца. Потом перевела взгляд на Лизавету и с ужасом вспомнила, что сестре всего-то навсего двадцать пять лет. На год моложе Нельки и лет на десять моложе Жени. И Таня дала себе молчаливую клятву, что никогда, как бы ни сложилась ее жизнь, она не отречется от своей несчастной, ставшей прежде срока старухой сестры.

Через две недели после отъезда Лизаветы Женя заехал за Таней на такси и повез ее в «Метрополь». Он решительно провел Таню мимо ожидающей у входа публики, громко постучал в дверь и что-то сказал на ухо приоткрывшему дверь швейцару. Их немедленно впустили. Важный, чопорный официант подвел их к столику в дальнем углу. Женя заказал шампанского, коньяку, икры, шашлыков. Глядя на все это роскошество, Таня недоумевала. Может быть, он премию получил большую?

Женя вел себя как-то странно. То оживлялся, рассказывал всякие истории одна смешнее другой, а то вдруг замолкал и замирал, глядя в пустоту. Перед десертом – кофе и большие вазочки с мороженым, покрытым взбитыми сливками и залитым шоколадным сиропом, – он подозвал к себе важного официанта и тихо заговорил с ним. Официант вежливо слушал, потом выпрямился, сказал: «Будет сделано!» – и отошел.

У входа их ожидало такси. Водитель, устало переругивавшийся с желающими прокатиться, вышел и раскрыл перед ними дверцу. Их проводили завистливыми взглядами. Переехав Невский, машина развернулась и понеслась по Садовой. Они приблизились к дому с «их» комнаткой, но Женя промолчал, и такси покатило дальше.

Женя попросил остановиться у дверей Таниного общежития, расплатился с шофером и вошел вместе с Таней, приветливо улыбнувшись вахтерше. Такое было впервые. По лестнице он шагал молча и быстро. Таня еле поспевала за ним и все никак не могла задать свои удивленные вопросы.

– Я в двести восьмой, – сказала она, когда они поднялись.

Он посмотрел на нее – в первый раз после того, как они вышли из «Метрополя».

– Где тут у вас можно поговорить наедине? – спросил он.

– В комнате отдыха, наверное... – начала она.

– Пошли, – сказал он.

В комнате отдыха заседали два знакомых парня с бутылкой.

– Ребята, – сказал Женя, – минут десять на кухне посидите, а?

Парни переглянулись, посмотрели на Женю, на Таню и молча вышли.

Женя подождал, пока они не свернули за угол, залез во внутренний карман и достал оттуда какую-то коробочку.

– Это тебе, – сказал он.

В небольшой металлической коробочке, обтянутой черной кожей, лежало колечко с красивым зеленым камнем и такие же серьги.

– Ой! – Таня чмокнула Женю в щеку, тут же нацепила на палец колечко – в самый раз! – повертела им перед носом, достала зеркальце и, глядясь в него, приложила к уху сережку.

Женя не дарил ей дорогих подарков – пару раз преподнес цветы, вручил на день рождения огромную коробку шоколадных конфет, и все. Таня не упрекала его. Он и так слишком много на нее тратился – театры, рестораны, поездки, дорогие дефицитные продукты. И тем приятнее был этот неожиданный дар.

– А камешек какой красивый! – восхищенно сказала она.

– Изумруд, – констатировал он. – Под цвет твоих глаз.

– Погоди, – недоуменно сказала она. – Я слышала, что изумруд – очень дорогой камень. Зачем же ты так?

– Носи, – грустно сказал он. И замолчал, давая ей время хорошенько насладиться подарком.

И вот она сложила гарнитур в коробочку, спрятала ее в сумку и вопросительно посмотрела на него.

– Я хочу, чтобы у тебя осталась обо мне хорошая память, – сказал он.

У Тани болезненно сжалось сердце.

– Это мой прощальный подарок, – продолжал Женя. – Меня переводят в другой город. Насовсем.

– А ты... – прошептали ее побелевшие губы, – ты не можешь... отказаться?..

– Не могу. Это приказ.

– Так ты военный?

– Да. В некотором роде.

Она посмотрела на него глазами подстреленной лани.

– Поверь, если бы я... если бы я только мог...

Он не договорил. Рот его дрогнул, изогнулся ломаной линией. Женя поспешно развернулся, выпрямился и быстро пошел прочь.

Она с растерянным лицом смотрела в его прямую, удаляющуюся спину.

Он ушел из ее жизни навсегда.

Через неделю Нинка потащила Таню в консультацию.

Еще через день Таня пошла в клинику и сделала аборт.