Елка и Рафалович смеялись и делились школьными воспоминаниями с Игорем. Отдельно, у окна, взявшись за руки, стояли Таня и Иван. Оба были растеряны, им очень хотелось что-то сказать друг другу, но оба не могли подобрать слов. Возвратившийся Павел поначалу присоединился к «мушкетерам», но разговор их был ему не слишком интересен, и он отошел, намереваясь посмотреть, все ли на месте в столовой и позвать всех к столу, но на пути был перехвачен Анной Леопольдовной.

– Павел, – сказала она, положив ему на рукав руку с длинными фиолетовыми ногтями. – В вашем коттедже есть некий дионисийский шарм. Вот тот этюдик на стене – чей он?

– Не знаю, – откровенно признался Павел.

– Я сказала бы, что от него исходят флюиды Юлия Клевера. В произведениях искусства, как и в людях, моя сенсорика обманывает меня крайне редко.

– Вот как?

– Да, уверяю вас... Например, ваши гости... Несомненно, милые молодые люди и барышни, но. из совершенно несовместимых социальных слоев. Я сказала бы, что здесь явно витает аура диссонанса и, я бы даже сказала, мезальянса, если вы меня понимаете...

«Сама ты аура диссонанса, – подумал Павел. – Господи, какую чучелу притащил Ванькин приятель!»

– Да. Я вас понимаю. – Голос Павла сделался деревянным. – Извините, мне надо... по хозяйству.

Сначала читали телеграммы, полученные якобы от всяких знаменитостей, включая Юмджагийна Цеденбала, Ясира Арафата и даже дорогого и любимого товарища Леонида Ильича Брежнева – последнего убедительно изобразил тезка великого кормчего Рафалович. Ник удачно пропел телеграмму, присланную Аллой Пугачевой. Потом начались тосты. Поскольку произносить их полагалось каждому, то и были они самые разные – от скромного «совет да любовь!» до развернутой притчи, которую поведал всем собравшимся Житник, старательно пародируя грузинский акцент:

– Шел по дороге прекрасный юноша и вдруг услышал голос с обочины: «Куда идешь ты, о прекрасный юноша?» «В город», – отвечал юноша. «Возьми и меня с собой». Он огляделся, но никого не увидел и только потом заметил возле канавы маленькую зеленую лягушку. Юноша посадил ее в котомку и направился дальше. Войдя в город, он пошел в гостиницу, заказал себе ужин, вино и постель. Ему принесли шашлык. Он начал есть, а лягушка говорит ему: «Накорми и меня». Он дал ей кусочек шашлыка, а себе налил вина из кувшина. «Напои и меня», – говорит лягушка. Он налил ей немного вина в блюдечко, а сам поел, попил и лег спать. «Положи и меня с собой», – говорит лягушка. Юноша положил ее на подушку, а сам отвернулся к стене и закрыл глаза. «Повернись и посмотри», – вдруг сказала лягушка. Он повернулся, открыл глаза – и, вай, перед ним прекрасная царевна! Так выпьем же за то, чтобы никогда, ни с одним прекрасным юношей не случилось наоборот! – Андрей посмотрел на сияющего Ванечку и добавил: – А с прекрасной девушкой – тем более.

Нинка громко захохотала, следом за ней – и все остальные, включая Ванечку.

Потом веселье обрело еще более вольный характер. Все ели, пили, болтали, смеялись, потом многие перешли в гостиную и стали танцевать. За столом остались лишь Ник и Барон – последний несмотря на тихие, но весьма накаленные уговоры Анны Леопольдовны.

– Вам беленькой, ваша светлость, или прикажете шустовской рябиновки? – спрашивал Ник, подливая себе и Барону.

– И такэго и другэго, тай по пивной тарилке! – вдруг рявкнул Барон, почему-то перейдя на псевдоукраинский.

– Лехайм! – столь же неожиданно отозвался Ник. – С Интернационалом воспрянем... м-да!

Минут через пятнадцать забежали «воспрять» и Ванечка с Житником, да так и засиделись. Потом к ним присоединилась Нинка. И постепенно все опять перекочевали к столу, куда Оля с Елкой принесли огромную индейку с картошкой и яблоками.

После горячего Барон окинул всех бессмысленным взором и рухнул лицом в тарелку.

– Эрик! – Анна Леопольдовна принялась трясти его. – Вставайте же! Это неприлично!

– Милостисдарь, – произнес Барон, поднимая голову. – Не имею чести быть вам представленным, милостисдарь, но коль скоро вы себе позволяете... извольте выбрать род оружия... Шпага, пистолет с десяти шагов, палаш в конном строю... Ежели вам угодно, можно и дрынами, по-холопски...

– Какими дрынами? Эрик, немедленно вставайте!

– Пшли вон... быдло... на конюшню! Это были его последние слова. Он закрыл глаза и захрапел.

Анна Леопольдовна, рыдая, кинулась из комнаты. Никто не пошел вслед за ней. Вскоре послышался хлопок входной двери, а еще немного погодя – удаляющийся рев мотора.

– Скатертью-скатертью дальний путь стелется, – задумчиво пропел Ник. – Вано, ты оставляешь в холостом прошлом много интересного.

– П-при чем здесь я? – чуть запинаясь, спросил Ванечка. Он был весь красный, глаза его лихорадочно блестели, галстук съехал на сторону. – Это все он. – И показал на Барона.

– Пусть недвижимость, даже титулованная, останется недвижимостью, а всем прочим я предлагаю размяться в танце. Все засиделись, а я – особенно.

Ванечка с уважением посмотрел на Ника. Силен – перепить самого Барона, а после этого еще и танцы заводить.

– Если не возражаешь, – продолжил Ник, обращаясь к Ванечке. – Вы разрешите, сударыня?

Он церемонно взял Таню за руку и повел в гостиную. Следом устремились Елка с Рафом, Житник с Нинкой, Игорь с Ларисой, Владимир Николаевич с Нелькой. Ванечка встал было, потом крякнул и налил себе коньяку в фужер для шампанского. Оля, Поля и Павел стали убирать посуду и подготавливать стол к чаю.

– Ну вот, – сказал Ванечка, обращаясь к наполовину сползшему под стол Барону. – Вот я и женатый человек. Где же ваши поздравления, Эрик Вильгельмович?

– Хрр, – отозвался Барон.

– Что ж, можно и так, – резюмировал Ванечка и залпом выпил.

За десертом среди персонажей произошли любопытные перестановки. Во-первых, совершенно осоловел новобрачный, так что Леньке с Павлом пришлось отволочь его сначала в места общего пользования на освежение, а потом, стянув праздничные брюки, – на супружеское ложе, поскольку ни для каких увеселений он в ближайшее время явно не годился. Через несколько минут, незаметно для всех, туда же поднялась Таня. Зато во-вторых, волшебным образом протрезвел Барон и даже умудрился за неполные полчаса охмурить Олю и Полю одновременно.

– Однако, экзотичный у вас вкус, сударь мой, – улучив минутку, шепнул ему Житник.

– Нет некрасивых женщин, – наставительно сказал Барон, – есть мало водки. К тому же меня иногда весьма влечет неошелушенный эрос.

Владимир Николаевич, не пивший, поскольку за рулем, разомлел от незамысловатых прелестей Нельки и весь вечер, стесняясь без меры, все норовил подержаться за какую-нибудь ее часть – чаще всего получалось за руку или за плечо. Так что, когда Игорь и Лариса, волнуясь за маленького Стасика, оставленного на попечение бабушки, откланялись и поспешили на электричку, оказалось, что следующей партии отбывающих гостей исключительно по пути:

Владимир Николаевич вызвался подвезти Нельку до общежития и получил от нее приглашение остаться там на чашку чая. Сходное приглашение, естественно, получил от Нинки Житник. Но тут выяснилось, что и Барон тихой сапой организовал себе аналогичную перспективу с Олей и Полей. Однако! Смущало лишь одно обстоятельство – «Москвич»-то не резиновый. Впрочем, с этим разобрались быстро: Житник пошептался с Ленькой Рафаловичем, тот пошептался с Елкой, Елка пошепталась с Павлом. И в результате Владимир Николаевич и Барон убыли вместе со своими дамами – причем Барону на дорожку была презентована призовая бутылка шампанского, – Елка с Рафаловичем уединились в ее спаленке на втором этаже, а в комнате Павла вписались на ночь Житник и Нинка. В гостиной, сдвинув два кресла, похрапывал Ник; шум прощания ничуть его не беспокоил. Проводив гостей, Павел устроился на диване в отцовском кабинете с «Мастером и Маргаритой».

Ему не читалось и не спалось. В голове немного гудело, шелестела тишина, почти без перехода сменившая веселый шум. Он отложил книгу, выключил лампу и закрыл глаза. В темноте смеженных век поплыли оранжевые круги, и кто-то совершенно явственно сказал: «Судьба, судьба... Подумаешь, бином Ньютона!..» «Коровьев, ты?» – без слов спросил Павел. «Не твое дело, – бранчливо отозвался голос. – Собрался спать – так спи, а не хочешь, так иди вон посуду помой, а то засохнет за ночь».